С Джемалем у меня было два публичных диспута – первый в Библиотеке им.Чехова в 2002 году, второй в каком-то “эзотерическом” салоне на Китай-городе в 2006 году, и обе встречи запомнились мне редкой откровенностью и последовательностью оппонента, не свойственной другим выходцам из т.н. Южинского круга. Большим счастьем Джемаля, как, впрочем, и иных подобных идеологов, было то, что большинство их слушателей и читателей относятся к ним довольно равнодушно, воспринимая только поверхностный слой их речей и текстов, и не осознавая того инфернального античеловеческого ужаса, который они на самом деле в себе содержат, хотя их авторы не только не скрывают этот ужас, а всячески культивируют и смакуют его, производя неизгладимое впечатление на адептов с соответствующими желаниями.

Если у выходцев из Южинского круга был какой-то общей мировоззренческий знаменатель, то это абсолютное убеждение в том, что с самой Абсолютной Истиной можно играть в бисер, и те, кто первыми это поняли, те и будут править миром, а кто не поняли – те профаны, унтерменши, големы. Далее на этом основании можно было строить совершенно любую метафизику и заигрывать с любой религией, потому что все они – только один из многих “путей Абсолюта” и одно из “множественного состояния Бытия”. Сам хозяин круга в Южинском переулке, Юрий Мамлеев, не стал ограничивать себя одной из метафизических позиций, а "сидел сразу на всех стульях" (и в итоге написал совершенно надуманную и бессистемную «Россию вечную», когда подобными текстами кишмя кишела уже вся патриотическая субкультура). Главный авторитет южинцев, Евгений Головин занял позицию язычника-многобожника, проповедующего магическое единство материального и божественного, и совершенно равнодушного к какой-либо патриотической тематике. В противоположность Головину, Джемаль занял позицию радикального монотеизма, более всего похожего на самый последовательный извод ваххабизма. И, наконец, их общий ученик Александр Дугин, в качестве своей метафизической стратегии выбрал “православие” как наиболее адекватную религию для большинства русских патриотов.

У всех четырех южинцев был общий мировоззренческий авторитет – это французский эзотерик Рене Генон, ставший суфийским шейхом, хотя его учение больше всего напоминало индийскую адвайта-веданту. Основа генонизма – это миф о некоей “интегральной”, “примордиальной” Традиции, идущей от Абсолюта во все религии и культуры, так что достаточно просто погрузиться в эзотерические практики своей религии, чтобы через нее восходить к самому Абсолюту. Отличие от обычного теософского синкретизма здесь только в том, что эзотерическое единство всех религий не восстанавливается в результате эволюционистского синтеза, как в Нью Эйдже, а изначально предзадано в единой Традиции, а вся история человечества понимается как неуклонная деградация от “золотого века” к “железному”. Поэтому это такой же гиперэкуменизм, но не “слева”, а “справа”… Однако все четверо южинцев дополняли генононизм собственными метафизическими фантазиями и Джемаль в этом отступлении от геноновской ортодоксии ушел дальше всех, хотя в одном отношении остался ближе всех к Генону – он тоже выбрал ислам.

Метафизика Джемаля изложена в его философском манифесте «Ориентация – Север» (1980), по жанру напоминающего «Так говорил Заратустра» Ницше. При всей внешней декадентской вычурности эта метафизика предельно проста – есть Абсолютный трансцендентный Дух и есть противостоящая ему инертная имманентная реальность, в которой своеобразными агентами Абсолюта выступают пробужденные субъекты, поднимающие своеобразное метафизическое восстание. Из всех традиций именно ислам больше всего соответствует этому восстанию и Джемаль был против всего того, что превращало это "откровение Абсолюта" в очередную этнорелигиональную религию, поэтому его позицию нельзя путать с выражением каких-либо этнонациональных интересов. Позиция Джемаля вполне могла бы быть отождествлена с самым радикальным космополитическим исламизмом, но только при учете, что в ее основе лежит не исламская догматика, а его собственная метафизика.

Идеология Джемаля – это мировая исламская революция, причем, не как средство, а именно как самоцель, как перманентная революция всегда и везде, которой больше всего подходит даже не идея мирового халифата, а идея децентрализованного, сетевого ислама, наглядно воплощаемого сегодняшним ИГИЛ. Главными тормозами этой революции является "каста жрецов", узурпировавшая связь с Абсолютом, подлинными агентами которого выступают пробужденные "пророки" – отсюда название сборника его текстов «Революция пророков» (2003). Для достижения этой революции имеет смысл применить все те же самые средства, которые рекомендовали “консервативные революционера” типа Дугина – “оседлать тигра” вселенского хаоса, объединиться с крайне левыми, использовать Постмодерн против Модерна и т.п. Когда часть исламского мира подчинялась СССР и его сателлитам, Джемаль был диссидентом, вдохновлялся революцией Хомейни и вступил в общество «Память». Когда Россией в 90-е годы управляли либералы-западники, Джемаль был участником "красно-коричневой" оппозиции и многие наивные патриоты считали его чуть ли не выразителем “традиционного евразийского ислама”. Когда же Россия стала возрождаться как суверенная держава и возобладали консервативные настроения, Джемаль объединился с Левым фронтом, стал праздновать Февральскую революцию, а его сын Орхан сейчас регулярно выступает на «Эхо Москвы». И все это – вполне логичные этапы одной и той же стратегии.

Своей популярностью в России Джемаль обязан двум промоутерам – сначала Дугину, создавшего ему в начале 90-х ореол величайшего и глубочайшего духовидца, а потом журналисту Максиму Шевченко, который до сих пор повторяет за Джемалем его мантры. То, что идеология Джемаля прямо противоречит национальным интересам России, – не говоря уже о Православной Церкви, – для Дугина и Шевченко либо не очевидно, либо не имеет никакого значения.

Я лично знал молодых политизированных людей, которые под влиянием Джемаля изменяли православию и русскому патриотизму, и приходили если не к исламизму, то к чисто левому радикализму. И если среди русской молодежи можно наблюдать хоть какое-то увлечение исламизмом, то Джемаль сыграл в этом не самую последнюю роль. Но если уж сказать хоть что-то хорошее про покойного, то замечу только, что это был на редкость умный, интересный, откровенный и последовательный враг.