Протоиерей Пётр Андриевский: Апологет ереси (Об искажениях православного вероучения в сочинениях диакона Андрея Кураева)

Written by  Протоиерей Пётр Андриевский
Rate this item
(2 votes)

Всегда ли борец с чужими заблуждениями является и апологетом Православия?

В глазах некоторой части православных христиан диакон Андрей Кураев представляется защитником Православия. Кураев действительно немало времени и сил потратил на обличение современных оккультных течений, много написал сочинений в опровержение оккультизма. Но значит ли это, что диакон Кураев является защитником Православия? Всякий ли борец с заблуждением одновременно является и апологетом Православия? История Церкви убеждает нас, что далеко не всякий. К примеру, Феодор Мопсуетский, преданный анафеме V Вселенским Собором. Немало сил и времени посвятил Феодор, обличению заблуждений Аполлинария Лаодикийского. Однако вместо славы апологета Православия получил от Отцов V Вселенского Собора наименование нечестивейшего. Конечно, осужден он Отцами Собора не за то, что обличал Аполлинария и других еретиков, а за то, что, обличая еретиков, и сам исказил православную веру. Сам Аполлинарий много писал против язычников, особенно Порфирия. Врагов Православия обличал и Несторий Патриарх Константинопольский. Несторий так сильно негодовал против еретиков, что однажды обратился к Царю Феодосию со словами: «Царь, дай мне землю, очищенную от ересей; а я за то дам тебе небо; помоги мне истребить еретиков, и я помогу тебе истребить персов».

 

Обличитель чуждых Православию учений не может быть назван апологетом Православия, если сам искажает православную веру. Более того, эти искажения довольно часто губят все труды борца с ересями, и не только губят труды, но и самого его соборной анафемой поставляют вне Церкви. Древний церковный писатель Викентий Лиринский рассказывает о сирийском епископе Фотине, осужденном Церковью на II Вселенском Соборе: «кто лучше его по проницательности ума, по трудолюбию, по учености? как много ересей подавил он большими сочинениями, сколько опроверг он враждебных вере заблуждений, доказательством этого служит превосходное и огромное сочинение, заключающее в себе не менее тридцати книг, в которых он большою грудою доказательств разбил безумные клеветы Порфирия. Долго припоминать обо всех сочинениях его, которыми он поистине мог бы сравниться с превосходнейшими строителями (1Кор. 3,10) Церкви, если бы, увлекаясь непотребною страстию к еретической пытливости, не выдумал что-то новое. Чем и труды свои все осквернил, как бы примесью какой-нибудь проказы, и сделал то, чтобы учение его называлось не столько строением, сколько искушением Церкви»[1]. Так губит все прежние труды свои еретическая пытливость учителя. Это не удивительно. Ибо как могут православные христиане без всякой боязни читать сочинения какого-либо ересиарха, даже если эти сочинения направлены в обличение еретиков? Если сам обличитель недугует неправыми мыслями, то где гарантия, что эта «неправость» не развратит душу читающего. Не случайно до нас не дошли многочисленные сочинения, написанные Аполлинарием, Феодором Мопсуетским, Несторием, Фотином, Оригеном. Они не были востребованы православными христианами, которые совершенно справедливо опасались, чтобы зараза, поразившая авторов этих сочинений, не прилепилась к ним.

Конечно, диакон Андрей Кураев обличает оккультистов. Но, к сожалению, обличая оккультистов, он предлагает для усвоения читателям его сочинений целый ряд ересей, многие из которых уже осуждены Вселенскими и Поместными Соборами нашей Церкви. Неизвестно, читают ли книгу Кураева «Сатанизм для интеллигенции» оккультисты, которых обличает отец диакон. Но, вне всякого сомнения, эта книга широко распространяется среди православных христиан, которые отравляют свои души ядом ересей, находящимся в этой книге.

Уясняет ли Церковь свою веру через полемику с оккультистами?

Уже в предисловии к своей книге диакон Кураев ревизует всю историю Церкви, начиная с апостольских времен. По его словам, Евангелия и апостольские Послания являются сочинениями полемическими. Причиной появления этих священных книг, по мнению Кураева, стала полемика с древними оккультистами – гностиками. Для иллюстрации этого Кураев применяет образ телефонной дискуссии. По его представлениям, священные книги Нового Завета – это голос только одного собеседника – Апостолов. Поэтому с исчезновением гностицизма многое в христианстве стало непонятным, ибо для подлинного понимания священных книг Нового Завета необходимо, по мнению отца диакона, знать аргументы и второго телефонного собеседника – гностиков. Без знания этих аргументов, – убеждает своих читателей Кураев, – невозможно вполне уяснить ни священные книги Нового Завета, ни православное учение. Правда, теперь, по мнению богословствующего диакона, мы вновь можем понять Христианство, ибо с появлением современного оккультизма, являющегося наследником древнего гностицизма, можно узнать аргументы и древних гностиков, в полемике с которыми, якобы, писали Евангелия и Послания Апостолы. Вот так рассуждает Кураев о причинах появления священных книг Нового Завета. И чтобы никто не сомневался, что мной мысль Кураева не искажена, приведу его подлинные слова:
«Новозаветные книги явно полемичны. И как любые полемические сочинения, их нельзя вполне понять, если не знать, какие идеи и доводы выдвигали оппоненты, на какие положения церковной веры они нападали. Теософия начала христианской веры носила имя гностицизма. ...Именно в полемике с древним оккультизмом гностиков писались апостольские послания и Евангелия. Именно гностицизму противостояли все христианские авторы I-III веков. И в полемике с оккультистами Церковь уясняет свою веру, уясняет служение и учение Христа. Гностицизм был побежден и исчез с поверхности исторической жизни. И многое в христианстве стало непонятным – ибо трудно уловить логику рассуждения, если не знаешь суждений оппонента. Трудно понять смысл телефонной дискуссии, если слышишь лишь одного собеседника. Сейчас этот оппонент вновь явлен. И мы по-новому можем оценить христианство»[2].

Конечно, Святые Отцы читали книги еретиков, тех же гностиков. Но читали они книги вовсе не для того, чтобы «уловить логику рассуждения» Святых Апостолов – писателей нововозаветных книг; не для того, чтобы «уяснить православную веру, уяснить служение и учение Христа», как это представляется отцу диакону, а для того, чтобы опровергнуть еретические басни гностиков, чтобы самым убедительным образом показать всем православным христианам, что к учению Христа, к Священному Писанию, книги гностиков не имеют никакого отношения, что еретические книги искажают и извращают истины веры, которые сообщил нам Господь Иисус Христос и Его святые Апостолы в Евангелиях и Посланиях. Более того, Святые Отцы предостерегают нас от чтения книг еретических. Преп. Исаия: «Если встретишь книгу, которая слывет еретическою, не желай прочитать ее, чтобы не наполнить сердца своего ядом смертоносным; но содержи то, в чем просвещен, ничего не прибавляя к тому, и ничего не убавляя от того»[3]. А диакон Кураев пытается убедить всех нас, что с исчезновением гностицизма «многое в христианстве стало непонятным», что Евангелия и Послания – это телефонный голос одного лишь собеседника (Святых Апостолов), что только с появлением оккультизма «мы по-новому можем оценить христианство». Пожалуй, и сам диавол не смог бы придумать более благовидного предлога для изучения еретических книг! Кто из христиан не жаждет понимания Евангелия и апостольских Посланий? Кто из христиан не жаждет знать православное учение, учение Христа? Но если Евангелия и Послания – всего «лишь телефонный голос одного собеседника», в чем нас пытается убедить богословствующий диакон, то впору православным христианам искать писанину древних гностиков, ибо всякий по опыту знает, что из голоса лишь одного телефонного собеседника невозможно узнать смысла телефонного разговора. Но где взять сейчас книги гностиков? Человека, жаждущего познания православной веры, эта мысль может повергнуть в отчаяние. Однако впасть в отчаяние не дает отец диакон. Оказывается, древнюю писанину гностиков ныне с успехом может заменить современная писанина теософов. Именно чтение современной оккультной литературы самому Кураеву якобы «помогло лучше понять христианство». По крайней мере, он пытается убедить в этом своих читателей.

На самом деле мнение Кураева о полемичности книг Нового Завета – есть эффектная, но ложная и пустая мысль. Он не приводит, да и при всем своем желании не сможет привести ни одной истины нашей Веры, которая бы вошла в книги Нового Завета под влиянием полемики Апостолов с гностиками, и для уяснения которой необходимо нам чтение книг древних или современных еретиков. Евангелия написаны с той целью, чтобы христиане знали о том, что Иисус делал и чему учил (Деян. 1,1). Разъяснению этого учения Христа посвящены и апостольские Послания. Как Евангелия, так и Послания боговдохновенны, т.е. написаны они по вдохновению Святого Духа. Православная вера по всей своей полноте и содержится в этих боговдохновенных книгах Нового Завета. Чтобы уяснить учение Христа из этих книг, не только не нужно читать книги гностиков, но и вообще знать об их существовании. Не случайно Святая Церковь строго запрещает христианам читать книги еретические. В чине исповеди, содержащейся в Требнике, священник обращается к исповеднику с такими словами: «Рцы ми чадо: не был ли еси еретик, или отступник; не держался ли еси с ними, их капища посещая, поучения слушая, или книги их прочитовая». Очевидно, не считала бы Церковь чтение еретических книг грехом, если без чтения этих книг невозможно было уяснить во всей полноте православную веру. Чтение книг еретических необходимо было Святым Отцам не для того, чтобы уяснять из этих книг свою веру, «уяснять служение и учение Христа», как это представляется Кураеву, а для того, чтобы обличать зловерие еретическое.

Само же учение Христа, изложенное в Евангелиях и Посланиях, является не человеческим учением, а именно учением Христа, Христа-Бога, учением, имеющим божественное происхождение. Догматы нашей веры твердым основанием своим имеют Священное Писание, и только Священное Писание. Догматами, вероизложениями Церковь оградила себя от баснословий еретических. Утверждать, что христиане лучше узнают Священное Писание, свою веру, если познакомятся с этими баснословиями, – есть вершина бессмысленности. Св. Иларий Пиктавийский пишет: «Злоба еретиков вынуждает нас совершать вещи недозволенные, выходить на вершины недостижимые, говорить о предметах неизреченных, предпринимать исследования запрещенные. Следовало бы довольствоваться тем, чтобы искренней верой принимать то, что нам предписано, а именно: поклоняться Богу Отцу, почитать с Ним Бога Сына и исполняться Святым Духом. Но вот мы вынуждены пользоваться нашим слабым словом для раскрытия тайн неизреченных. Заблуждения других вынуждают нас самих становиться на опасный путь изъяснения человеческим языком тех тайн, которые следовало бы с благоговейной верой сохранять в глубине наших душ».

Это изречение св. Илария приводит и диакон Кураев. Но напрасно, приводя это изречение, он не желает размышлять над ним. Ибо тогда он не стал бы утверждать, что для лучшего уяснения Священного Писания, православной веры, должно обращаться к гностическим писаниям. Не стал бы убеждать своих читателей, что, испив из лужи оккультных учений, он сам стал лучше понимать Православие. Св. Иларий говорит здесь, что всем христианам следовало бы искренней верой принимать все то, что изложено в Священном Писании, что эта вера Священного Писания совершенно достаточна для нас. Наша православная вера – это вера Священного Писания. И поскольку еретики пытались исказить эту веру, ложно истолковывая Священное Писание, то Святые Отцы в своих творениях показали ложность их истолкований, одновременно уча нас истинному пониманию Священного Писания. Именно злоба еретиков подвигла Святых Отцов написать огромное число сочинений в обличение еретических заблуждений и разъясняющих истины нашей веры. И как можно утверждать, что уяснение Евангелия и Посланий, уяснение учения Христа невозможно без обращения к гностической писанине?

Для уяснения Евангелия, для уяснения православной веры должно обращаться к святоотеческим творениям. Именно к творениям прежде живших Отцев обращались Отцы Вселенских Соборов, чтобы обличить заблуждения еретические и исповедовать веру Православной Церкви, ту веру, которую Церковь всегда исповедовала и исповедует. Уже упоминаемый выше, древний писатель Викентий Лиринский так описывает деяния III Вселенского Собора, обличившего заблуждения Нестория и возвестившего Веру Церкви. «Итак, – пишет Викентий, – вот те мужи, писания которых или как судей или как свидетелей читаны были на Соборе том: святый Петр, епископ Александрийский, превосходнейший учитель и блаженнейший мученик; святый Афанасий, предстоятель Александрийский же, вернейший учитель и отличнейший исповедник; святый Феофил, епископ – опять – Александрийский, знаменитый верою, жизнию, познаниями, которому преемствовал досточтимый Кирилл, ныне украшающий Церковь Александрийскую. А чтобы учение то не сочли за учение одного государства и области, к мужам сим приобщены были и светила Каппадокийские: святый Григорий, епископ и исповедник из Назианза, святый Василий, епископ Кесарии Каппадокийской и исповедник, другой также святый Григорий, епископ Нисский, по достоинству веры, жизни, непорочности и мудрости вполне достойный брата Василия. А дабы видно было, что так мыслили всегда не одна только Греция или Восток, но и западный и латинский мир, читаны были там и некоторые послания к некоторым святого Феликса мученика и святого Юлия, епископов города Рима. А чтобы были свидетельства об определении том не только первой особы во вселенной, но и товарищей его, употребили там с юга – блаженнейшего Киприана, епископа Карфагенского и мученика, с севера – святого Амвросия, еиископа Медиоланского. Вот те в священном числе Десятословия, приведенные в Ефесе учители, советодавцы, свидетели и судии, держась учения которых, следуя совету которых, веры свидетельству которых, повинуясь суду которых, блаженный Собор тот спокойно, без предубеждения и беспристрастно возвестил о правилах (regula) Веры!»[4].

Для древних Отцов Церкви православная Вера – это вера Святых Апостолов. Для более поздних Святых Отцов православная вера – это вера прежде живших Отцов Церкви, и, значит, та же самая апостольская вера. К творениям прежде живших Отцов обращались Отцы Вселенских Соборов, чтобы обличить заблуждение еретическое. К этим святоотеческим творениям должны обращаться и мы, православные христиане, для уяснения своей веры. А диакон Кураев утверждает, что для уяснения учения Христа должно обращаться к гностической писанине, что без этой писанины никак невозможно узнать логику рассуждения Апостолов. Но это ложь. Так же как, ложью является утверждение Кураева, что «в монофелитских спорах отстоять православие удалось лишь через философию», что «спор на уровне цитат мало что давал»[5]. Прочитав эти слова богословствующего диакона, православный читатель может решить, что кроме теософской писанины, заменившей собой писанину гностическую, важное значение для уяснения Православия имеет философия. Напротив, «цитаты» – т.е., святоотеческие изречения, для такого «уяснения», маловажны. Но это не так. Именно святоотеческие изречения, или как именует их Кураев, «цитаты», стали определяющими в монофелитских спорах, а никакая не философия. Так же как и на других Вселенских Соборах, на VI Вселенском Соборе, на котором было осуждено монофелитство, были зачитаны изречения прежде живших и учивших Отцов Церкви: св. Афанасия Великого, св. Григория Богослова, св. Григория Нисского, св. Кирилла Александрийского, св. Иоанна Златоустого, св. Дионисия Ареопагита, св. Амвросия Медиолонского, св. Илария Пиктавийского, св. Льва Великого, блаж. Августина. Присоединены к этим свидетельствам и свидетельства прежде бывших Соборов – IV и V. И когда Отцы Собора из изречений прежде живших Отцев и вероопределений прежде бывших Соборов убедились, что учение о двух волях во Христе – Божеской и человеческой – есть согласное и непоколебимое учение всех великих Отцов Церкви и самих Вселенских Соборов, то они единогласно исповедовали, что именно это учение – есть учение истинное, учение православное. Именно изречения святоотеческие, или как их называет Кураев, «цитаты», определили осуждение монофелитства, а никакая не философия. Эти же изречения определили осуждение и последующих еретиков, в частности, Варлаама и Акиндина.

На осуждении Варлаама и Акиндина Константинопольскими Соборами (1341, 1345, 1351 гг.) следует остановиться особо. Для диакона Кураева борьба св. Григория Паламы с варлаамитами и акиндиновцами является как бы подтверждением его пустейшей басни о керигматическом развитии, басни о том, что время от времени традиционное учение Церкви приходит в противоречие с керигмой (проповедью) новаторов. «Путь богословия, – по мнению Кураева, – это путь из сокровенного «догмата предания» в «керигму» проповеди». Святые Отцы (новаторы, по Кураеву) время от времени эти сокровенные учения делают достоянием всех. «В конце концов, – говорит Кураев, – "нет ничего тайного, что не стало бы явным" (Мф. 10,26)[6]. Но ставшие «явными», эти учения кажутся новыми и ложными традиционалистам – лицам, исповедующим традиционное учение Церкви. Противостоя новаторам, эти традиционалисты навлекают на себя осуждение Церкви. Св. Григорий Палама для Кураева – новатор. И в полемике с Западом, по мнению Кураева, «св. Марк Ефесский уже в XV веке в "Силлагостических главах о сущности и энергии" защищал "новизну" паламитского учения от нападок слишком консервативных книжников»[7].

Но новатор ли св. Григорий Палама? Действительно ли сокровенное для православных христиан учение проповедовал он? Нет, не сокровенное для христиан, а именно традиционное, учение, исповедуемое до него Святыми Отцами, проповедовал св. Григорий. В этом нетрудно убедиться, обратившись к подлинному учению Святого Отца. Проповедуя учение о несотворенности Божественной энергии, о не тождественности Божественной сущности и энергии, св. Григорий постоянно ссылается на прежде живших Святых Отцов, подчеркивая тем самым, что его учение – это учение, всегда непоколебимо исповедуемое Церковью. Так в «Святогорском Томосе» говорится: «Мы ныне веруем в Отца и Сына и Св. Духа, Божество триипостасное, естество единое, простое, несложное, несозданное... и... внимая словам великого Дионисия (Ареопагита) [8] во втором послании его к Гаю, верим, что Бог, дающий достойным боготворящий дар, который делает нас добрыми и сообщает нам божественность, сей Бог, дарующий такую благодать, есть превыше такой божественности...А иной, пожалуй, скажет, что мы признаем два Божества. Однако, боготворящую оную благодать Бога св. Максим в своем сочинении о Мелхиседеке признает несотворенною и всегда существующей в присносущном Боге, признает, как нерожденный и самобытный свет, являемый достойным»[9]. Также и в своих богословских главах, составленных против Варлаама и Акиндина, св. Григорий ссылается на прежде живших Св. Отцов, подчеркивая тем самым, что его учение – это учение, непоколебимо исповедуемое Святой Церковью. Так в 74-й главе говорится: «Божественное существо и божественная энергия везде находятся нераздельно, а в нас, созданных, вмещается лишь одна энергия Бога, так как она, по мнению богословов, делится без ущерба». Св. Иоанн Златоуст вещает: «вместима в каждом из нас божественная благодать и энергия, а существо Бога как бы вместилось в тварях, когда оно неделимо само в себе?».По словам 83-ей главы: «В тварях проявляется мудрость, творчество и могущество, но не существо Бога, говорит Великий Василий, отвечая Евномию. А так как варлаамиты и акиндиновцы утверждают, что ничем не разделяется Божественное существо и Божественная энергия, то явно, они суть евномиане». В 143-ей главе св. Григорий пишет: «Св. Кирилл, рассуждая о Боге, говорит: «Энергии свойственно творить, а естеству рождать. Естество же и энергия не одно и то же»[10].

Как видим, учение св. Григория Паламы о не тождественности сущности Божией и энергии, а также о несотворенности последней не было сокровенным в Церкви до св. Григория ни в малой степени, а было учением явным, учением самым ясным образом исповедуемым прежде жившими Отцами Церкви. С именем св. Григория мы связываем это учение не потому, что до св. Григория оно было сокровенным, а потому что именно св. Григорий обличил Варлаама и Акиндина за их искажение традиционного учения Церкви. Также как учение о двух волях во Христе мы связываем с именем преп. Максима Исповедника не потому, что Церковь ясно и твердо не исповедовала этого учения до преп. Максима, а потому что преп. Максим является главным обличителем еретиков, искажавших традиционное учение Церкви. И монофелитское заблуждение было опровергнуто Церковью вовсе не через философию, как об этом пустословит Кураев, а обращением Церкви к учению прежде живших св. Отцов. Именно исследование их учения («цитат», по выражению Кураева) привело православных христиан к убежденности, что только учение о двух волях во Христе является истинным учением – апостольским и святоотеческим.

К святоотеческим творениям должны обращаться и современные православные христиане для уяснения православной веры, уяснения учения Христа, уяснения Евангелия и апостольских Посланий. Если же они, внимая лукавому совету, за этим уяснением обратятся к писаниям теософов и оккультистов, если поверят басне Кураева о том, что изучение оккультизма ему самому «помогло лучше понять христианство», то они Православия не только не уяснят, но никогда и не узнают. Избрав себе в учителя Православия не творения Святых Отцов, а сочинения диакона Кураева, «уяснившего» Православие из чтения оккультной литературы, читатели его сочинений весьма сильно рискуют заразиться теми же самыми ересями, которыми недугует сам богословствующий диакон.

Пелагианская ересь

Пелагий – мирянин, родом из Британии, в начале V века выступил с учением, вызвавшем большие споры на Западе. Он учил, что грех Адама не произвел никакой перемены в природе человека. Смертной и удобопреклонной ко греху природа человека вышла уже из рук Творца, а не получила свое повреждение в результате грехопадения. Пелагий также учил, что грех Адама – первородный грех – не распространяется на его потомков. Эти потомки не несут в себе никакой вины за грех праотца. Искажал Пелагий и учение о благодати, не признавая за ней освящающего и возрождающего действия.

Оговорюсь сразу, что не все положения пелагианского заблуждения разделяет диакон Кураев. Кураев признает, что в результате грехопадения мы наследуем от нашего праотца поврежденную грехом природу, природу удобопрелонную ко греху, природу, в которой искажен образ Божий. Признает Кураев и необходимость крещения младенцев, которую отрицали пелагиане. Диакон Кураев отрицает виновность потомков Адамовых за грех своего праотца, отрицает, что грех Адама распространился на всех его потомков. Именно это положение пелагианского лжеучения разделяет диакон Кураев. Справедливо ли его за это назвать пелагианином? Вполне справедливо. Конечно, можно наименовать это его заблуждение и другим именем, но думаю, что это ни к чему. Но вот то обстоятельство, что Кураев разделяет не все положения пелагианского лжеучения, он (Кураев) весьма искусно использует в полемике со своими оппонентами. Он пишет, что его обвиняют в том, что он (Кураев) отрицает необходимость крещения младенцев. И начинает потчевать своего читателя словесным туманом, что он (Кураев) никогда не отрицал необходимость крещения младенцев, что в беседе с протестантами он постоянно доказывает необходимость крещения младенцев, что в какой-то там его книге есть целая глава, посвященная вопросу необходимости крещения младенцев.

Затем начинает навевать на читателя туман, что он (Кураев) никогда не отрицал и повреждения человеческой природы, что, обвиняя его в этом, сами оппоненты впадают в противоречие: ибо, с одной стороны, обвиняют его в отрицании повреждения человеческой природы, с другой стороны, обвиняют в ереси Феодора Мопсуетского за исповедание Кураевым поврежденности, удобопреклонности ко греху человеческой природы Спасителя.

Допускаю ту мысль, что диакон Кураев, прочитав мою статью «О ересях диакона Андрея Кураева»[11] с обвинением его в пелагианстве, предположил, что он обвиняется в следовании всех положений пелагианского лжеучения. Поэтому в его статье «Охотничий азарт вместо богословия», может быть, и уместно было ему сообщить своим читателям, что он (Кураев) признает и необходимость крещения младенцев, и поврежденность человеческой природы, что отрицал еретик Пелагий. Но ведь в ответ на эту статью я написал статью «Лукавый философ на ниве богословия», помещенную в том же Интернете[12]. А в этой статье говорится, что «в своем ответе, помещенном в Интернете, "Охотничий азарт вместо богословия", о. Андрей попытался любой ценой оправдаться перед своими читателями. Именно, любой ценой. Поскольку пытается оправдаться, нисколько не сообразуясь с истиной. Так, отвечая на обвинение в ереси пелагианства, Кураев пишет, что он обвинен якобы в непризнании поврежденности человеческой природы и в отрицании необходимости крещения младенцев. Но это его собственное обвинение себя же. Этих, и подобных этим, обвинений на диакона Кураева я не возводил, нисколько не сомневаясь в том, что он признает и поврежденность человеческой природы и необходимость крещения младенцев. Диакон Кураев не признает виновности пред Богом потомков Адамовых за грех праотца».

Итак, даже если диакон Кураев после моей первой статьи и предположил, что он обвиняется в непризнании крещения младенцев и в отрицании поврежденности человеческой природы, то, прочтя в «Лукавом философе...» мое разъяснение на этот счет, он уже не должен, казалось бы, сомневаться, что это не так. Однако, в книге «О нашем поражении», он помещает статью с названием, одноименным его статье интернетовской: «Охотничий азарт вместо богословия», где уже ссылается на мою статью «Лукавый философ на ниве богословия». Следовательно, диакон Кураев не мог не читать моих разъяснений, что я не сомневаюсь ни в признании им поврежденности человеческой природы, ни в необходимости крещения младенцев. Тем не менее, и в этой статье он сообщает своим читателям, что он (Кураев) обвиняется в отрицании необходимости крещения младенцев и в непризнании поврежденности человеческой природы. И становится понятным, что дело здесь не в недопонимании смысла моего обвинения. Диакон Кураев уже после моей первой статьи прекрасно понял, в чем конкретно он обвиняется, но с целью своей успешной защиты применяет известный софистический прием – защищаясь от подлинного обвинения, возводит на себя обвинения мнимые. И поскольку эти обвинения мнимые, т.е., он (Кураев) в них не обвиняется, то он весьма успешно и, главное, убедительно для читателя отводит от себя эти обвинения. Пораженный такой убедительностью, читатель уже не сомневается в правоте Кураева, когда он защищается от обвинения, которое на него действительно возводится.

Так что не напрасно я сравнил диакона Кураева с древним ересиархом Павлом Самосатским («Русский Вестник», 1998, №44-45). Подобно Павлу, Кураев весьма изощрен в словесных препирательствах, и, навевая словесный туман на своего читателя, искусно маскирует свои ереси, в данном случае ересь Пелагия, что грех нашего праотца не распространился на его потомков, что эти потомки не виновны пред Богом за первородный грех. Еще раз подчеркну, что никто не сомневается, что диакон Кураев признает и необходимость крещения младенцев, и поврежденность человеческой природы. Кураев отрицает православное учение о первородном грехе, что грех Адама (первородный грех) распространился на его потомков.

Учение о первородном грехе всегда непоколебимо исповедовалось Православной Церковью, почему Восточные Патриархи в своем «Православном Исповедании Веры Кафолической и Апостольской Церкви Восточной» поучают нас: «Первородный грех есть преступление закона Божия, данного в раю прародителю Адаму. Сей прародительский грех перешел от Адама во все человеческое естество, поелику все мы тогда находились в Адаме, и таким образом чрез одного Адама грех распространился на всех нас. Посему мы и зачинаемся и рождаемся с сим грехом, как учит Священное Писание: Единем человеком грех в мир вниде, и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде, в немже вси согрешиша (Рим. 5,12)» (часть 3, ответ на вопрос 20)[13].

Конечно, догматические Послания Восточных Патриархов, авторитетные для всего православного мира, для богословствующего диакона не авторитетны. Однако я полагаю, что он еще не дошел до того духовного состояния, когда не авторитетными становятся догматические вероопределения Поместных и Вселенских Соборов. А о том, что грех Адама распространился на всех его потомков, свидетельствуют Отцы Карфагенского Собора, Собора, который и осудил в числе прочих пелагианских заблуждений, лжеучение, что грех Адама (первородный грех) не распространился на потомков. В своем 124 правиле Отцы Собора провозглашают: «Определено такожде: кто отвергает нужду крещения малых и новорожденных от матерней утробы детей, или говорит, что хотя они и крещаются во отпущение грехов, но от прародительского Адамова греха не заимствуют ничего, что надлежало бы омыти банею пакибытия (из чего следовало бы, что образ крещения во отпущение грехов употребляется над ними не в истинном, но в ложном значении), тот да будет анафема. Ибо реченное апостолом: единем человеком грех в мир вниде, и грехом смерть: и тако (смерть) во вся человеки вниде, в нем же вси согрешиша (Рим. 5,12), подобает разумети не инако, разве как всегда разумела кафолическая церковь, повсюду разлиянная и распространенная. Ибо по сему правилу веры и младенцы, никаких грехов сами собою содевати не могущие, крещаются истинно во отпущение грехов, да чрез пакирождение очистится в них то, что они заняли от ветхого рождения».

Правило Собора, таким образом, направлено как против отрицающих нужду крещения детей, так и против тех, кто отрицает переход на нас прародительского, Адамова греха. Если мы не виновны за грех нашего праотца, тогда получается, что образ крещения во отпущение грехов совершается Церковью над младенцами не в истинном, но в ложном значении. Ибо младенцы не совершают личных грехов. И если они не виновны за грех Адама, тогда Церковь, крещая младенцев во отпущение грехов, выходит, употребляет над ними этот образ крещения не в истинном, но в ложном значении. Примечательно, что в подтверждение этого Собор, также как и Восточные Патриархи, привел изречение апостола Павла (Рим. 5,12), то самое изречение, которое ныне пытаются перетолковать еретики. Но Собор засвидетельствовал, что это изречение Апостола должно понимать именно так, как его всегда понимала Православная Церковь: что в Адаме согрешили все люди, что первородный грех распространился на всех.

Правило Собором сформулировано совершенно недвусмысленно. И диакон Кураев должен был бы понять, что, отрицая распространение на потомков Адамовых первородного греха, он находится под анафемой Карфагенского Собора. Но он как будто бы этого не понимает. В своей статье он пишет: «Упомянутое (и лишь упомянутое о. Петром, но не процитированное) 124-е правило этого Собора гласит: "Кто отвергает нужду Крещения малых и новорожденных... или говорит, что... они... от прародительского греха не заимствуют ничего, что надлежало бы омыти банею пакибытия... тот да будет анафема". Необходимость детского Крещения я всегда отстаиваю. О том, что от прародительского греха мы наследуем смертность (ее не было в Адаме до падения – см. 123-е правило Карфагенского Собора) и извращенность нашей природы, – тоже говорю постоянно, и потому никак нельзя меня отнести к тем, кто утверждает, будто потомки "от прародительского греха не заимствуют ничего". Представление же о том, что Бог вменяет нам грех Адама как наш собственный грех, во-первых, присутствует только в пересказе о. Петра, но отсутствует в тексте Карфагенского Собора. Во-вторых, это представление прямо оспаривалось многими отцами»[14].

В статье «Лукавый философ на ниве богословия» я указал причину, по которой в своей первой статье «О ересях диакона Андрея Кураева» я не процитировал полностью 124-е правило Карфагенского Собора. Это правило составлено Отцами Собора не только против отрицающих вменение потомкам Адамовым первородного греха, но и против отрицающих необходимость крещения младенцев. И поскольку диакон Кураев не отрицает необходимость крещения младенцев, то я и не стал полностью цитировать правило, а остановился только на той части правила, которое касается отца диакона, подробно изъяснив эту часть правила, частично процитировав. Однако, поскольку диакон Кураев упрекнул меня в своей интернетовской статье, что я полностью не процитировал правило, то в «Лукавом философе...» я это правило процитировал полностью, выделив при этом жирным шрифтом те места 124 правила Карфагенского Собора, которые диакон Кураев не процитировал, посчитав необходимым скрыть от своего читателя. И вот опять в своей одноименной статье в книге «О нашем поражении» диакон Кураев упрекает меня в том, что я якобы не процитировал правило, и, упрекнув, таким образом, меня, сам же опять не цитирует полностью это правило. Правда, в отличие от интернетовской статьи, здесь он уже отмечает многоточиями те слова подлинного правила, которые опускает. И, конечно, правило в том куцом виде, в котором его приводит диакон Кураев, против него нисколько не свидетельствует. Ибо Кураев признает необходимость крещения младенцев, а под прародительским грехом понимает поврежденность и смертность человеческой природы, которые он у потомков Адамовых не отрицает. Но возникает вопрос: а для чего диакон Кураев так сильно укоротил правило Собора? Для чего он выбросил из текста правила большую часть слов и выражений? Это станет ясно, если мы обратимся к анализу тех слов и выражений, которые опустил отец диакон. Для этого еще раз приведем правило Собора, приводимое Кураевым, но вместо многоточий жирным шрифтом вставим те слова правила, которые отец диакон опустил, но которые коренным образом меняют смысл правила.

«Кто отвергает нужду Крещения малых и новорожденных... или говорит, что...(хотя) они...(и крещаются во отпущение грехов, но) от прародительского греха не заимствуют ничего, что надлежало бы омыти банею пакибытия...(из чего следовало бы, что образ крещения во отпущение грехов употребляется над ними не в истинном, но ложном значении) тот да будет анафема».

Нетрудно видеть, что опущенные Кураевым слова совершенно меняют смысл правила. Эти слова правила как раз и поясняют, почему Отцы Карфагенского Собора исповедуют, что первородный грех распространился на потомков Адамовых. Для доказательства этого они приводят традиционную практику крещения младенцев во отпущение грехов. Младенцы, ведь, не имеют никаких личных грехов. Почему же Церковь употребляет при их крещении образ крещения во отпущение грехов? Очевидно, что младенцы крещаются во отпущение им прародительского, первородного греха. Если же кто (Кураев, к примеру) отрицает виновность потомков Адамовых за грех своего праотца, тогда он является хулителем Церкви Божией, ибо Церковь всегда крещала младенцев во отпущение грехов. И если на младенцев, не имеющих никаких личных грехов, не распространился грех первородный, тогда они не имеют никаких грехов; тогда, говорят Отцы Собора, образ крещения во отпущение грехов употребляется над ними не в истинном, но в ложном значении. Таковых хулителей Церкви Отцы Собора справедливо предали анафеме.

Последними цитированными словами правило не заканчивается. Далее Отцы Собора в подтверждение виновности всех за грех Адама ссылаются на Апостола Павла: «Ибо реченное апостолом: единем человеком грех в мир вниде, и грехом смерть: и тако (смерть) во вся человеки вниде, в нем же вси согрешиша, подобает разумети не инако, разве как всегда разумела кафолическая церковь, повсюду разлиянная и распространенная. Ибо по сему правилу веры, и младенцы, никаких грехов сами собою содевати еще не могущие, крещаются истинно во отпущение грехов, да чрез пакирождение очистится в них то, что они заняли от ветхого рождения». Эти слова 124-го правила диакон Кураев тоже опускает. Понятно почему. Здесь в подтверждение перехода греха прародительского на потомков Отцы Собора ссылаются на слова Апостола Павла (Рим. 5,12). Эти слова Апостола, говорят они, нужно понимать так, как их всегда понимала Православная Церковь: в Адаме согрешили все люди. По этой причине, говорят Отцы Собора, и младенцы, которые еще не могут совершать грехов, крещаются истинно во отпущение грехов, чтобы очистить их от греха того, который они заняли от ветхого рождения, греха прародительского, первородного.

Неужели диакон Кураев не в состоянии понять того, что 124-е правило Карфагенского Собора составлено Отцами Собора как против отрицающих необходимость крещения младенцев, так и против отрицающих виновность пред Богом этих младенцев за грех праотца? Можно даже сказать, что это правило составлено Отцами Собора против отрицающих необходимость крещения младенцев. И эту необходимость Отцы Собора доказывают учением Церкви о первородном грехе. Все люди согрешили в Адаме, все они виновны пред Богом за первородный грех, почему даже младенцы, не совершившие никаких личных грехов, нуждаются в очищении от греха первородного в купели Крещения.

Неужели этого не понимает богословствующий диакон? Очевидно, понимает, ибо не стал бы он, опуская большую часть слов 124 правила Собора, составлять из оставшихся немногих слов свое собственное «правило», выдавая его за подлинное правило Отцов Собора. У диакона Кураева пока еще не хватает духа обвинить в неправомыслии Отцов Карфагенского Собора, пока он довольствуется попытками перетолковать смысл правила. Но на тот случай, если у него этот дух появится, хочу заметить, что обвинять в неправомыслии ему придется не только Отцов Карфагенского Собора, но и Отцов VI и VII Вселенских Соборов. Вторым правилом VI Вселенского Собора правила Отцов Собора Карфагенского, в числе прочих правил Поместных и Вселенских Соборов, «запечатлены согласием», т.е., утверждены. А VII Вселенский Собор своим 1-м правилом это утверждение подтвердил. Так что, отрицая виновность потомков Адамовых за грех своего праотца, диакон Кураев находится и под анафемой двух Вселенских Соборов. Определения же соборные, касающиеся каких-либо положений нашей Веры – есть то самое «согласие отцев» (consensus patrum) – следовать которому должны все православные христиане, даже если у отдельных Отцов и есть частные, отличные от общецерковного мнения. Ибо если такие мнения и есть, то высказаны они отдельными Отцами до общецерковного суждения. Никто не сможет привести ни одного святого Отца, который бы полемизировал с догматическими Определениями Поместных или Вселенских Соборов, ибо с этими Определениями полемизировали только еретики.

И поскольку 124-е правило Карфагенского Собора, утвержденное двумя Вселенскими Соборами, в вопросе о том, виновны мы пред Богом за грех Адама или нет, является определяющим, я даже не хочу рассматривать ссылки диакона Кураева на современных богословов. Впрочем, одну ссылку Кураева без внимания оставить не хочу. Кураев пишет: «замечу еще и то, что в подтверждение своей позиции я привел слова святого – слова преподобного Марка Подвижника. Но священник Петр упорно не замечает этого. И по-прежнему настаивает на том, что «диакон Кураев не признает виновности пред Богом потомков Адамовых за грех праотца, т.е. не признает православного учения о первородном грехе»[15].

Что ж, придется заметить эту попытку диакона Кураева обосновать свое заблуждение авторитетом преп. Марка Подвижника. Но заметить в первую очередь для того, чтобы отвести от преп. Марка эту кураевскую клевету. Преп. Марк никогда не разделял пелагианского заблуждения. В этом нетрудно убедиться при рассмотрении тех изречений Преподобного, которыми диакон Кураев пытается подкрепить свое заблуждение.

Преп. Марк: «Преступление мы не получили преемственно: ибо, если бы мы преступали закон по причине преемствования, то необходимо надлежало бы всем нам быть преступниками и не быть обвиняемыми от Бога, как преступающий оный по необходимости естественного преемствования... Преступление, будучи произвольное, никем не наследуется поневоле, но происшедшая от сего смерть, будучи принудительною, преемствуется нами, и есть отчуждение от Бога; ибо после того, как умер первый человек, то есть отчуждился от Бога, и мы не могли жить в Боге. Итак, мы получили преемственно не преступление... смерть же мы наследствовали поневоле»[16].

Диакон Кураев в этих словах преп. Марка хочет видеть под «преступлением» – преступление нашим праотцем заповеди Божией в саду Едемском. И поскольку преп. Марк говорит, что «преступление, будучи произвольное, никем не наследуется поневоле», то диакон Кураев, усматривающий в слове «преступление» грех нашего праотца, торжествует: «вот, и святой Отец мыслит так, как он, Кураев!» Но торжествует отец диакон совершенно напрасно. Преподобный Марк рассуждает здесь не о грехе Адамовом, а вообще о грехах, преступлениях закона Божия, совершаемых людьми уже после грехопадения. Совершаются ли эти преступления закона Божия в силу непреодолимой предрасположенности потомков Адамовых ко греху, или же в душе человеческой и после грехопадения осталась свобода не грешить? Другими словами, совершаются грехи людьми свободно или в силу необходимости, в силу того, что человек наследует от праотца непреодолимую предрасположенность ко греху?

Преподобный Марк, таким образом, здесь ведет полемику с оригенистами, учившими о совершенном уничтожении в человеке после грехопадения образа Божия, что человек наследует от праотца непреодолимую предрасположенность ко греху. Но если бы это было так, говорит преп. Марк, «то необходимо бы всем нам быть преступниками и не быть обвиняемыми от Бога, как преступающими оный по необходимости естественного преемствования». Если бы преступления закона Божия совершались людьми в силу наследования от праотца непреодолимой предрасположенности ко греху, то и наказания за эти грехи от Бога не следовало бы. Но это не так. Священное Писание убедительно свидетельствует, что в будущем веке грешники будут осуждены праведным Судом Божиим, а значит, грешат люди не в силу необходимости, а свободно. И хотя после грехопадения в человеке имеется предрасположенность ко греху, но эта предрасположенность не непреодолима, ибо в человеке имеется предрасположенность и к добру. Образ Божий в человеке хотя и помрачен, но совершенно не уничтожился. Воля человеческая хотя и наклонена ко злу, но она наклонена и к добру. И после грехопадения от произволения человека зависит: совершить ему доброе дело или злое. И потому «преступление, – говорит преп.Марк, – будучи произвольное, никем не наследуется поневоле», т.е. совершается потомками Адамовыми преступление закона Божия не в силу естественного преемствования.

Не преступление, а смерть наследуется нами. При этом преп. Марк имеет в виду здесь смерть духовную, следствием которой есть отчуждение от Бога. «Ибо после того, как умер первый человек, – говорит преп. Марк, – то есть отчуждился от Бога; и мы не могли жить в Боге». Конечно же, здесь преп. Марк говорит именно о духовной смерти, ибо телесная смерть не отчуждает нас от Бога, почему и Сам Господь наш Иисус Христос воспринял на Себя смертное естество и вкусил смерть на Кресте Голгофском. Именно духовная смерть, которая у всех потомков Адамовых является следствием первородного греха, отчуждает нас от Бога. Потому, слыша слова преп. Марка: «смерть мы наследствовали поневоле», православный христианин понимает, что преп. Марк говорит здесь не только о наследовании нами духовной смерти, но и ее причины – греха прародительского, наследуя который, мы становимся «естеством чадами гнева Божия» (Еф. 2,3), в силу которого человек и рождается в этот мир «отчужденным от Бога». Таким образом, преп. Марк не только не разделяет заблуждения пелагиан и Кураева в их числе о невиновности нас за грех первородный, а, напротив, исповедует православное учение о наследовании нами первородного греха, в силу которого в этот мир мы рождаемся уже отчужденными от Бога.

Крестоборческая ересь

Грехопадение и искупление – есть два средоточия, вокруг которых вращается все христианское вероучение. Об этом говорил еще блаж. Августин. Искажая догмат грехопадения, невозможно православно учить об искуплении. Лишний раз подтверждает это и диакон Андрей Кураев, вообще отвергающий понятие искупления, как образа нашего спасения, совершенного Господом нашим Иисусом Христом. Для него искупление грехов человеческих Христом через принесение в жертву Богу и Отцу Своему храма Тела Своего, совершенное Им на Голгофском Кресте, – всего лишь представления средневекового человека[17]. Эти «средневековые» представления «прогрессивный» Кураев, «постигший» Православие из чтения оккультной литературы, отвергает. «В конце концов, – говорит он, – возникает вопрос: а справедливо ли, что вместо действительного преступника страдает безвинный? Справедливо ли будет, если некий человек поругался со своим соседом, а затем, когда на него нашел приступ человеколюбия, он вдруг решает: ладно, я на своего соседа гневаться не буду, но чтобы все было по закону, я пойду зарежу своего сына, и после этого будем считать, что мы помирились»[18].

Таким образом, диакон Кураев усматривает несправедливость в том, что за грехи людей страдает безгрешный Христос, а традиционное учение Церкви о грехопадении и искуплении для пущего посрамления расписывает своим читателям в виде разругавшихся соседей, на одного из которых (Бога!) нашел вдруг приступ человеколюбия, и он (Бог!) для примирения со своим соседом (человечеством) зарезал своего сына (Христа!). Кураев, очевидно, полагает, что, представив своим читателям учение Церкви о нашем спасении крестной жертвой Христа в таком кощунственном виде, он тем самым уже его и опроверг. Но Кураев не первый и не последний кощунник, нападавший на учение Церкви. Вера православных христиан никак не может колебаться подобными кощунственными образами, возникающими в помраченном сознании оккультистов и безбожников, ибо основана эта вера не на песке человеческих рассуждений, а на твердом основании – Священном Писании и Предании. О том же, что мы спасены именно искупительной жертвой Христа за грехи всего мира, учили и Пророки, и Апостолы, и Святые Отцы.

Вот как пророчествовал о жертве Христа за грехи всего мира Исаия: той язвен бысть за грехи наша, и мучен бысть за беззакония наша, наказание мира нашего на нем: язвою его мы исцелехом. Вси яко овцы заблудихом: человек от пути своего заблуди, и Господь предаде его грех ради наших. И той...яко овча на заколение ведеся... ради беззаконий людей моих ведеся на смерть...и той грехи многих вознесе, и за беззакония их предан бысть (Ис. 53,5-6,7,8,12). И если Исаия пророчествовал об имеющем явиться в мир Агнце, Который будет предан смерти за грехи мира, то Предтеча Господень Иоанн, указывая всем на идущего к нему Спасителя, сказал: се агнец Божий, вземляй грех мира (Иоан. 1,29). Вот Он, Тот Самый Агнец, – говорит Креститель Господень, – о Котором пророчествовал пророк Исаия; Тот Самый Агнец, прообразом Которого были бесчисленные бессловесные агнцы, закалаемые ветхозаветными священниками за грехи народа Божьего!

О том, что Христос пришел в мир, чтобы пострадать за грехи людей, говорил Сам Спаситель: сын человеческий не прииде, да послужат ему, но послужити и дати душу свою избавление за многих (Мф. 20,28); сия есть кровь моя нового завета, яже за многи изливаемая во оставление грехов (Мф. 26,28). Об этом же постоянно напоминали христианам Апостолы. Апостол Иоанн в Апокалипсисе называет Господа Агнцем, Который заклался, и искупил... Богови нас кровию своею от всякаго колена и языка и людей и племен (Апок. 5,9). Апостол Петр заповедует христианам: со страхом жития вашего время жительствуйте, ведяще, яко не истленным сребром или златом избавистеся от суетнаго вашего жития, отцы преданнаго, но честною кровию яко агнца непорочна и пречиста Христа (1Петр. 1,17-19); зане и Христос единою о гресех наших пострада, праведник за неправедники, да приведет ны Богови (2Петр. 3,18); иже грехи наша сам вознесе на теле своем на древо, да, от грех избывше, правдою поживем: егоже язвою исцелесте (2Петр. 21,24). Об искуплении всех грехов человеческих смертью Христа постоянно напоминает христианам и Апостол Павел: предах бо вам исперва, еже и приях, яко Христос умре грех наших ради, по писанием (1Кор. 15,3); егоже предположи Бог очищение верою в крови его, в явление правды своея, за отпущение прежде бывших грехов (Рим. 3,25); иже предан бысть за прегрешения наша, и воста за оправдание наше (Рим. 4,25); Христос возлюбил есть нас, и предаде себе за ны приношение и жертву Богу в воню благоухания (Еф. 9,28); Христос единою принесеся, во еже вознести многих грехи (Евр. 9,28).

Таким образом, об искупительной жертве Христа за грехи всего мира свидетельствует все Священное Писание. Ветхий Завет – пророчески и прообразовательно, Новый же – как исполнившуюся на деле великую тайну нашего спасения – спасения нас крестной смертью Христа и Его славным воскресением. Потому и Святые Отцы, вера которых – есть вера Пророков и Апостолов – единогласно учат нас, что наше спасение совершилось на Голгофе, что Крест Христов – это не орудие казни Христа, а орудие нашего спасения, Священный Жертвенник, прообразом которого был жертвенник ветхозаветный.

Св. Кирилл Иерусалимский: «Мы были врагами Богу по причине греха, и Бог определил, чтобы согрешающий умирал. Посему надлежало быть одному из двух: или непреложному в истине Богу всех предать смерти, или человеколюбивому Богу отменить приговор. Примечай же премудрость Божию. Соблюл и истину в приговоре и действенность в человеколюбии. Христос подъял грехи на теле на древо, да смертию Его от грех избывше, правдою поживем (1Петр. 2,24). Не мал был Умирающий за нас; не чувственное овча, не простой человек, не Ангел только, но вочеловечившийся Бог. Не таково было беззаконие грешников, какова правда умершего за нас. Не столько мы согрешили, сколько совершил правды положивший за нас душу, положивший, когда хотел, и паки приявший, когда восхотел»[19].

Св. Афанасий Великий: «Так как надлежало, наконец, всем людям уплатить свой долг (а долг состоял в том, что все люди были повинны смерти, что преимущественно и было причиною пришествия Иисуса Христа на землю): посему Он, доказав Свою божественность делами Своими, принес, наконец, и жертву за всех людей, предав на смерть храм Своего тела, дабы чрез это, с одной стороны, сделать нас неповинными и свободными от древнего преступления, с другой – явить Себя победителем смерти, и нетление собственного Своего тела соделать начатком всеобщего воскресения... Смерть была необходима; непременно надлежало быть смерти за всех людей, потому что надлежало быть уплате общего долга, лежавшего на всех людях. На сей конец, Слово, по природе Своей бессмертное, восприяло плоть смертную, дабы ее, как Свою собственную плоть, принести в жертву за всех людей, и дабы плотию претерпеть за всех смерть»[20].

Св. Григорий Богослов: «За каждый наш долг воздано особо Тем, Кто превыше нас; и открылось новое таинство – человеколюбивое Божие смотрение о падшем за непослушание... Для сего вознесение на крест за падение, желчь за вкушение, терновый венец за худое владычество, смерть за смерть»[21].

Св. Василий Великий: «Что может человек найти столько ценное, чтобы дать в искупление души своей? Но нашлось одно равноценное всем вместе людям, что и дано в цену искупления души нашей, – это святая и многоценная кровь Господа нашего Иисуса Христа, которую Он пролил за всех нас. Почему мы и куплени ценою (1Кор.6,20)»[22].

Св. Иоанн Златоуст: «Христос заплатил гораздо больше того, сколько мы были должны, и настолько больше, насколько море беспредельно в сравнении с малою каплею. Итак, не сомневайся, человек, видя такое богатство благ, не спрашивай, как потушена искра смерти и греха, как скоро излито на нее целое море благодатных даров»[23].

Св. Симеон Новый Богослов: «Так как Адам подпал клятве, а чрез него и все люди, от него происходящие, приговор же об этом Божий никак не мог быть уничтожен, то Христос бысть по нас клятва, чрез то, что повешен был на древе крестном, чтобы принести Себя в жертву Отцу Своему, как сказано, и уничтожить приговор Божий преизбыточествующим достоинством жертвы»[24].

Св. Григорий Палама: «Он (Христос) подверг Себя смерти, которой не был должен, но которой Он подвергся ради нас, дабы нас, подвергнувшихся смерти в силу долга, освободить от рабства диаволу и смерти; смерти же имею в виду, и по духу и по телу, во времени и в вечности; потому что за нас – повинных по причине греха, - дав в искупление Свою – невинную по причине безгрешности – Кровь, Он искупил нас от вины, отпустив нам грехи и рукописание их на Кресте разорвав, искупил нас от тирании диавола»[25].

Таким образом, Святые Отцы, последуя Апостолу, учащему нас, что оброцы бо греха, смерть (Рим. 6,23), единогласно учат нас, что все мы, будучи грешниками, были и должниками смерти. Этот долг, лежавший на всех людях и уплатил Господь наш Иисус Христос, Который, будучи безгрешным, и потому ничем не должным смерти, возжелал из любви к роду человеческому умереть за грехи людей. «Смерть была необходима, – говорит св. Афанасий Великий, – непременно надлежало быть смерти за всех людей, потому что надлежало быть уплате общего долга, лежавшего на всех людях». Мы согрешили, и все были должниками смерти, вечными должниками смерти. Ибо «что может человек найти столько ценное, чтобы дать в искупление души своей? – вопрошает св. Василий Великий. Ничего, ибо кто бо чист будет от скверны; никтоже, аще и един день житие его на земли (Иов. 14,4-5), и потому нет человека, который не был бы должником смерти. «Но нашлось одно равноценное всем вместе людям, – говорит св. Василий, – что и дано в цену искупления души нашей, – это святая и многоценная Кровь Господа нашего Иисуса Христа, которую Он пролил за всех нас. Почему мы и куплени ценою (1Кор. 6,20)». «Дав в искупление Свою – невинную по причине безгрешности – Кровь, – говорит св. Григорий Палама, – Он искупил нас от вины, отпустив нам грехи и рукописание их на Кресте разорвав, искупил нас от тирании диавола». Своею смертью Христос уплатил долг, лежавший на всех людях. Христос уничтожил «приговор Божий преизбыточествующим достоинством жертвы» (св. Симеон Новый Богослов). «Христос заплатил гораздо больше того, сколько мы были должны» (св. Иоанн Златоуст». «Не мал был Умирающий за нас, – говорит св. Кирилл Иерусалимский, – не чувственное овча, не простой человек, не Ангел только, но вочеловечившийся Бог. Не таково было беззаконие грешников, какова правда Умершего за них». Именно потому, что на Кресте Голгофском смерть вкусил вочеловечившийся Бог, смерть Христа Богочеловека загладила все наши беззакония, и не только упразднила грехи, но и открыла для примирившегося с Богом человечества потоки освящающей и возрождающей благодати Божией, почему Апостол и говорит христианам: и вас, иногда сущих отчужденных и врагов помышленьми в делех лукавых, ныне же примири в теле плоти Его смертию Его, представити вас святых и непорочных и неповинных пред Собою (Кол. 1,21-22).

Учение об искуплении нас от греха, проклятия и смерти на Кресте Голгофском, настолько подробно и ясно изложено в Священном Писании, что в древности не нашлось еретика, через которого диавол осмелился бы искажать это учение. И вот спустя две тысячи лет от Рождества Христова диакон Кураев пишет: «Тайну страданий Христа на Голгофе люди пытались объяснить по-разному. Одна из самых простых схем говорит, что Христос принес Себя в жертву вместо нас. Сын решил умилостивить Небесного Отца, чтобы Тот, ввиду безмерной жертвы, принесенной Сыном, простил всех людей. Так считали западные средневековые богословы, нередко так говорят сегодня популярные протестантские проповедники, такие соображения можно встретить даже у апостола Павла»[26].

«Веруем, – говорят Восточные Патриархи в своем «Послании о православной вере», – что Божественное и Священное Писание внушено Богом; посему мы должны верить ему беспрекословно, и притом не как-нибудь по своему, но именно так, как изъяснила и предала оное Кафолическая Церковь»[27]. Значит, учение Апостола Павла об искуплении нас от греха, проклятия и смерти крестной смертию Христа – это не «соображения» Апостола, как это представляется диакону Кураеву, а боговдохновенное учение. Дух Святый внушил Апостолу Павлу сообщить это учение, притом именно это учение, христианам. «Соображения» свои о нашем спасении высказывает сам диакон Кураев, но не Апостол Павел, который в Послании своем к Коринфянам прямо указывает: предах бо вам исперва, еже и приях, яко Христос умре грех наших ради, по писанием (1Кор. 15,3). И эти слова Апостолу написать коринфским христианам внушил опять же Святой Дух, внушил для того, чтобы никто не сомневался, что Христос умер, искупая наши беззакония; и чтобы никто не сомневался, что это учение – не есть учение только Апостола, не его собственные, как выражается Кураев, «соображения», а общецерковное учение. Апостол говорит, что он передал коринфским христианам то учение, которое сам воспринял от самовидцев Слова, от тех, кто собственными ушами слышал поучения Господа. Смерть Христа за грехи мира, говорит далее Апостол, есть смерть, о которой пророчествовали в своих боговдохновенных Писаниях святые мужи. Свои собственные «соображения» о крестной смерти Христа высказывает не Апостол Павел, а сам диакон Кураев, когда пишет, что «спасение мы обретаем не смертью Христа, но Его воскресением... Мы спасены Воскресением Христа, а не Его Распятием. Возмездие за грех – смерть, – свидетельствует Апостол (Рим. 6,23). И разве может следствие устранить причину? Смерть – следствие греха. И смерть не может устранить грех. Спасает не смерть. Спасает Воскресение Господа. Поэтому и празднует Церковь день Воскресный, а не день казни»[28].

Этим своим «соображением», что на Кресте Голгофском не произошло искупление нас от грехов, а совершилась казнь нашего Господа, диакон Кураев становится в один ряд со всеми крестоборцами иудеями, протестантами, сектантами, и теми же оккультистами, для которых Крест Христов – не Священный Жертвенник, на котором совершилось наше спасение, а всего лишь орудие казни Христа.

Конечно, с точки зрения правоверного иудея на Голгофе совершилась казнь Христа. Предали смерти иудеи Христа за то, что Он якобы выдавал Себя за Мессию. Но, ведь, диакон Кураев, очевидно, не правоверный иудей, чтобы исповедовать, что на Кресте совершилась просто казнь Христа. Если на Голгофском Кресте совершилась лишь казнь Христа, а не принесена Богу очистительная Жертва за вселенную, если Крест Христов – лишь орудие Его казни, а не орудие нашего спасения, тогда бы Церковь не прославляла Крест Господень в своих песнопениях: «Господи орудие на диавола Крест Твой дал еси нам: трепещет бо и трясется, не терпя взирати на силу его: яко мертвыя возставляет, и смерть упраздни. Сего ради покланяемся погребению Твоему и востанию»[29]. Не поклонялась бы Церковь Кресту Христову, если бы Крест был лишь орудием казни Христа. Но Церковь поклоняется Кресту Христову, прославлению Креста Господня посвящен один из двунадесятых праздников, и целая неделя в Великом Посту именуется крестопоклонной. Церковь поклоняется Кресту Христову, именно как Священному Жертвеннику, на котором совершилось искупление всех наших согрешений. Если ветхозаветная Церковь поклонялась жертвеннику Иерусалимского храма, на котором приносились жертвы Богу за грехи Израиля, которые были только прообразами той великой и преславной Жертвы, которую принес за всех нас Господь наш Иисус Христос, предав за наши грехи на смерть храм Своего тела, то тем более Церковь Новозаветная должна поклоняться и поклоняется Жертвеннику Новозаветному – Кресту Христову. Если же Крест Голгофский – всего лишь орудие казни Христа, тогда правы сектанты, орудию казни не поклоняющиеся.

Конечно, Церковь празднует Воскресение Христово. Но Воскресение Христово – это прежде всего знамение победы Христа над смертию, образ нашего будущего воскресения из мертвых. Св. Афанасий Великий говорит об этом так: «Господь особенною целию своего домостроительства имел то, чтобы явить воскресение Своего тела: в нем хотел Он явить знамение победы над смертию, и уверить всех, что чрез Него истреблено тление, и даровано людям нетление»[30]. Но тот же Святитель говорит, что «смерть была необходима; непременно надлежало быть смерти за всех людей, потому что надлежало быть уплате общего долга, лежавшего на всех людях. На сей конец, Слово, по природе Своей бессмертное, восприяло плоть смертную, дабы ее, как Свою собственную плоть, принести в жертву за всех людей, и дабы плотию претерпеть за всех смерть». Конечно, Церковь празднует Воскресение Христово и скорбит в день Распятия. Но скорбя в день Распятия, православные христиане не забывают, что страшные страдания Свои Христос претерпевает не потому, что иудеи предали Его казни, а потому что Сам Христос для нашего спасения восхотел пострадать и вкусить смерть за наши грехи:

«Иже в шестый день же и час, на кресте пригвождей, в раи дерзновенный Адамов грех, и согрешений наших рукописание раздери Христе Боже, и спаси нас» (тропарь 6-го часа Великого Поста);

«Егда силы зряху Тя, Христе, яко Прелестника от беззаконных оклеветаема, ужасахуся неизглаголанному долготерпению Твоему, и камень гроба руками запечатанный, имиже Твоя нетленная ребра прободоша, обаче нашему спасению радующеся, вопияху Ти: слава снизхождению Твоему, Человеколюбче» (стихира на стиховне вечерни Великой Пятницы);

«Яко овча на заколение веден был еси, Христе Царю, и яко агнец незлобивый пригвоздился еси Кресту от беззаконных мужей, грех ради наших, Человеколюбче» (тропарь последования часов Великой Пятницы);

«Распеншуся Тебе, Христе, погибе мучительство, попрана бысть сила вражия: ниже бо Ангел, ниже человек, но Сам, Господи, спасл еси нас, слава Тебе» (тропарь последования часов Великой пятницы);

«Искупил ны еси от клятвы законныя Честною Твоею Кровию, на Кресте пригвоздився, и копием прободся, безсмертие источил еси человеком, Спасе наш, слава Тебе» (тропарь на утрени Великой Пятницы).

Таким образом, взирая на страдания Христовы на Кресте Голгофском, православные христиане хотя и скорбят, тем не менее, совершенно далеки от мысли, что на Кресте совершается просто казнь Христа. На Голгофе христиане видят свое спасение, которое тем и драгоценнее, что потребовало таких ужасных страданий нашего Спасителя. Вместе с пригвождением ко Кресту Христа были пригвождены к нему же и все наши беззакония. На Кресте произошло разрешение Адама и всех нас от клятвы законныя, ибо, Сам Господь наш, взойдя на древо крестное, быв по нас клятва, искупил нас от нее: писано бо есть: проклят всяк, висяй на древе (Гал. 3,10). Вкусив на Голгофском Кресте смерть, Христос даровал нам бессмертие; добровольно восприняв на Себя смертную человеческую природу, Христос умер за наши прегрешения, искупив от них единем бо приношением Богу и Отцу (Евр. 10,14).

Если бы Христос был предан просто казни, и страдал на Кресте, исправляя Свою удобопреклонную ко греху природу, как об этом баснословят диакон Кураев и его учитель проф. А.И. Осипов, то об этом непременно свидетельствовали, и свидетельствали многократно, Пророки, Апостолы, Святые Отцы, богослужебные книги. Но таких свидетельств нет ни одного. Из этого нетрудно заключить, что учение об искуплении нас от греха, проклятия и смерти крестной Жертвой Христа – есть боговдохновенное учение, следовать которому призваны все православные христиан, чтобы смерть Христа – стала источником для их бессмертия.

Ересь Феодора Мопсуетского

Отвергнув православное учение о спасении нас от греха, проклятия и смерти смертию Христовой, которую вкусил Господь на Кресте Голгофском, диакон Кураев предлагает читателям свои собственные измышления о спасении. По мнению Кураева, Сын Божий воспринимает на Себя человеческую природу, каковой она стала у нашего праотца после грехопадения, природу, удобопреклонную ко греху, и исцеляет эту природу в Самом Себе путем неподверженности ко греху Своей Ипостаси. Человеческая природа, – пишет Кураев – «ставшая, говоря святоотеческим языком, "удобопоползновенной ко греху", передается одним ее носителем другому – от родителей к детям... Так как же вырваться из этой спирали несвободы?» – вопрошает он. И отвечает: «Чтобы "исцелить человечность", Бог-Сын в Свою Личность берет нашу изуродованную грехом природу. Со Своей Ипостасью Он соотносит человеческую природу. Любое стремление человеческой природы Христа не может перейти в действие без согласия Его Божественной Личности. Но Ипостась Логоса не может создавать мир "фантастических логосов". И, значит, через абсолютную непогрешимость, неподверженность ко греху Своей Ипостаси Логос выпрямляет искореженность человеческой природы»[31].

Таким образом, в основание своих соображений о спасении диакон Кураев полагает ересь Феодора Мопсуетского о подверженности Христа внутренним искушениям и борениям со грехом. Это любое стремление человеческой природы Христа, о котором говорит Кураев, и есть любое стремление, т.е., как доброе, так и злое. Конечно, диакон Кураев не говорит, что злые стремления человеческой природы Христа заканчиваются греховными действиями, однако, по представлениям Кураева, удобопоползновенная ко греху человеческая природа Спасителя влечет Его ко греху. Именно через «абсолютную непогрешимость, неподверженность ко греху своей Ипостаси, Логос, по мнению Кураева, выпрямляет искореженность человеческой природы», Своей природы. Из удобопреклонной ко греху человеческая природа Спасителя становится природой, ко греху уже не удобопреклонной. В этом, по мнению Кураева, и заключается то спасение, которое совершил Господь.

Но какая же польза людям от того, что кураевский «Христос» исправил свою удобопреклонную ко греху природу? Ведь у нас, потомков Адамовых, не Ипостась Сына Божия, а ипостаси человеческие, весьма часто соизволяющие нашей, влекущей ко греху природе. Если Христос Своими страданиями и смертью не искупил всех наших согрешений, как это исповедует Кураев, то все наши согрешения тяготеют над нами. Спасение для нас невозможно, ибо не имея Ипостаси Логоса, а потому весьма часто соизволяя влекущей ко греху нашей природе, этими грехами будем в свою очередь увлечены в погибель вечную. Кураевское «спасение», таким образом, является «спасением» только кураевского «Христа», «Христа», существующего только в воображении отца диакона. Этот кураевский «Христос» к Господу нашему Иисусу Христу, родившемуся от Девы и искупившему наши грехи на Голгофском Кресте, никакого отношения не имеет. Истинный Христос свободен от малейшего внутреннего искушения и борения с грехом. Преп. Симеон Новый Богослов поучает нас, что Христос вочеловечился «для того, чтобы соблюсти закон Божий и заповеди Его, и чтобы вступить в борьбу и победить диавола. То и другое совершилось в Нем само собою. Ибо если Христос есть тот самый Бог, Который дал заповеди и закон, то как можно было не соблюсти Ему того закона и тех заповедей, которые Сам дал? И если Он Бог, как и есть воистину, то как возможно было Ему быть обольщену или обмануту какою-либо хитростию диавола?»[32]. «Бог воспринимает человеческое естество, – говорит св. Григорий Палама, – чтобы показать, до какой степени оно – вне греха и настолько чисто, что было возможно соединить его с Собою по Ипостаси, и чтобы оно совечнствовало с Ним»[33].

Не удобопоползновенную ко греху человеческую природу; не природу, в которой помрачен образ Божий; не ту природу, в которой рождаются, живут и умирают все люди, - а природу, совершенно чистую от греха и растления; человеческую природу, в которой не помрачен образ Божий, т.е., душа чужда того состояния духовной смерти, в котором оказалась душа Адама после грехопадения, а, напротив, исполнена благодати Божией; разум чист и светел; воля наклонена к добру и только к добру, воспринял Господь наш Иисус Христос. Почему преп. Симеон Новый Богослов и говорит, что Христос «стал человеком, подобным первозданному Адаму». Подобен Христос первозданному Адаму потому, что душа Господа, как непричастная вине за первородный грех, не знала духовной смерти и искажения образа Божия. Однако, только подобен Адаму первозданному, ибо для нашего спасения Господь добровольно усвоил Себе естественные и беспорочные страсти, которых Адам не знал до грехопадения. «Естественные же и беспорочные страсти, – поучает нас преп. Иоанн Дамаскин, – суть не находящиеся в нашей власти, которые вошли в человеческую жизнь вследствие осуждения, происшедшего из-за преступления, как например, голод, жажда, утомление, труд, слеза, тление, уклонение от смерти, боязнь, предсмертная мука, от которой происходит пот, капли крови; происходящая вследствие немощи естества помощь со стороны Ангелов и подобное, что по природе присуще всем людям»[34].

«Страстность» и «тленность» человеческого естества Спасителя – это вовсе не удопоползновенность ко греху, которую приписывает Христу Кураев. Но Кураев убежден, что Христос воспринял точно такую природу, в которой рождаются, живут и умирают все люди; природу, в которой искажен образ Божий; природу удобопреклонную ко греху. При этом диакон Кураев отрицает, что он исповедует лжеучение Феодора Мопсуетского. В последнем сборнике своих статей «О нашем поражении» он пытается доказать, что к ереси Феодора он не имеет никакого отношения, что я совершенно напрасно выдвигаю на него обвинение в этой ереси. Но так ли это? Обратимся к словам самого отца диакона из этого сборника.

«Если бы о. Петр цитировал догматическое определение Пятого Вселенского Собора точнее, подробнее, то стало бы яснее, что именно отрицает Собор: "...12. Если кто защищает нечестивого Феодора Мопсуетского, говорившего, что иной есть Бог Слово, и иной Христос, Который был обуреваем страстями душевными и вожделениями плотскими, и отдалялся от более дурного мало-помалу, и таким образом, преуспевая в делах, улучшился (здесь о. Петр прекращает цитату), и путем жизни стал непорочен, Который крестился как простой человек... и чрез Крещение получил благодать Святого Духа, и удостоился усыновления... и после Воскресения сделался... совершенно безгрешным..." Пятый Собор прежде всего осуждает несторианские тенденции в богословии Феодора: разделение Христа на "спасающего" и "спасаемого" ("иной есть Бог Слово и иной Христос") и представление о том, будто лишь по Воскресении Христос "сделался безгрешным". Ничего подобного в моих выступлениях нет. Просто надо различать изначальную личную безгрешность Спасителя и ту исцеленность человеческой природы, которая стала плодом всего Его подвига и обрела свою полноту уже действительно после Воскресения: "Непреложность произволения во Христе вновь вернула этому естеству через Воскресение бесстрастность, нетленность и бессмертие"»[35].

Последнее изречение, цитируемое о. Андреем, принадлежит преп. Максиму Исповеднику.

И еще одна выписка из сочинения отца диакона: «Наконец, если прав священник Петр и человеческая "природа уже совершенно чиста и непорочна" в момент Воплощения, то в чем же подвиг Христа? Зачем нужны были Его борения, страдания и Воскресение, если человечество было полностью исцелено уже в Рождестве? Если во Христе человеческая природа не претерпевала исцеления, – то нет разницы между Человечеством Христа до Воскресения и по Воскресении. Неужели ничего-ничего не изменяется в Человечестве Христа на пути от Рождества к Воскресению? Неужели никаких усилий к этому изменению не прилагала человеческая воля Христа? Но если мы предположим, что Спаситель воспринял ту человеческую природу, каковой она стала после грехопадения, и Своим подвигом соделал ее даже высшей, чем она была в Адаме до его греха, – только тогда в Евангелии не оказывается «лишних страниц»[36].

Таким образом, диакон Кураев не верит, что человеческая природа Спасителя была чиста и непорочна уже в Рождестве, а исповедует, что таковой она стала постепенно в течение всей земной жизни Христа, стала результатом подвига Христа по исцелению Своей удобопреклонной ко злу природы. Человеческая природа Христа, по мнению Кураева, «удобопоползновенна ко греху», «удобопреклонна ко злу», «уязвима для искушений», «доступна для искушений», природа, «в которой гораздо сложнее оставаться в неуязвимости для вражьих стрел». Чистой и непорочной эта природа стала постепенно, в результате подвига Христа в течение всей Его земной жизни, в результате исцеления Им этой удобопреклонной ко греху природы. Однако отец диакон отрицает, что он исповедует ересь Феодора Мопсуетского. Но, ведь, именно Феодор учил, что Христос «путем жизни стал непорочен», и осуждение Феодора за это V Вселенским Собором цитирует сам отец диакон. Разве диакон Кураев не учит, что человеческая природа Христа стала чистой и непорочной в течение земной жизни Спасителя, что «Спаситель воспринял ту человеческую природу, каковой она стала после грехопадения, и Своим подвигом соделал ее даже высшей, чем она была в Адаме до его греха»? Человеческая природа Христа не есть некое отвлеченное понятие, а усвоена Себе Его Божественной Ипостасью, и потому, говоря, что человеческая природа не является чистой и непорочной уже Рождестве, тем самым утверждается, что Сам Христос не является чистым и непорочным уже в Рождестве, а стал таковым только после Воскресения. И если Феодор утверждал, что Христос человек путем жизни стал непорочен, то неужели Кураев полагает, что чем-то отличается от Феодорова утверждения, утверждение его (Кураева), что подвигом всей Своей жизни стал непорочен Христос Богочеловек?

«Неужели ничего-ничего не изменяется в Человечестве Христа на пути от Рождества к Воскресению?» – вопрошает диакон Кураев, полагая, что от Своего Рождества до Воскресения Христос постоянно нравственно совершенствуется, что Своим подвигом Христос соделал Свою человеческую природу «даже высшей, чем она была в Адаме до его греха». Только при таком воззрении на Спасителя, по мнению Кураева, в Евангелии не оказывается лишних страниц. Но какие страницы Евангелия свидетельствуют, что Христос не был чистым и непорочным уже в Рождестве, а таковым соделался в результате подвига всей Своей жизни? Очевидно, те места Евангелия, где Христос испытывает голод, жажду, усталость, боязнь смерти, крестные страдания. Каким же образом эти естественные и безукоризненные страсти исцелили удобопреклонную ко злу человеческую природу кураевского «Христа», сделав ее даже высшей, чем она была у Адама до грехопадения?

Как учит нас св. Григорий Палама: «Бог воспринимает человеческое естество, чтобы показать, до какой степени оно – вне греха и настолько чисто, что было возможно соединить его с Собою по Ипостаси, и чтобы оно совечнствовало с Ним». Не удобопреклонную ко злу человеческую природу воспринял Христос в единство Своей Ипостаси, чтобы исправить ее путем неподверженности ко греху Ипостаси, как это мнится Кураеву, а поскольку эта природа уже совершенно чиста и непорочна, Господь благоволил воспринять ее в единство Своей Ипостаси.

Таким образом, святоотеческое учение совершенно противоположно учению кураевскому. Если Кураев учит, что Господь воспринял удобопоползновенную ко греху природу и путем неподверженности ко греху Своей Ипостаси соделал эту природу даже высшей, чем она была у Адама до грехопадения, то святые Отцы учат нас, что Слово Божие восприняло в единство Своей Ипостаси человеческую природу именно потому, что она чиста и непорочна. Преп. Ефрем Сирин: «Как молния проницает все, так и Бог. И, как молния озаряет сокровенное, так и Христос очищает и сокровенное. Он очистил и Деву, и потом родился, дабы показать, что, где Христос, там проявляется чистота во всей силе. Очистил Деву при Ее непорочности; почему и, родившись, оставил Девою»[37]. Сын Божий вошел в утробу Пренепорочной Девы, образовав из Ее пречистых кровей Свою человеческую природу именно для того, чтобы эта природа была чиста и непорочна и чтобы ее принести в умилостивительную жертву за наши беззакония. Для того родился Господь таким сверхъестественным образом, чтобы Ему не быть причастным первородному греху, ибо если бы Господь был причастен первородному греху, то Он умер бы за этот грех. Господь же пришел в этот мир, чтобы пострадать и умереть за наши грехи, почему Сын Божий для образования Себе человеческой природы и вошел в утробу Пренепорочной Девы предъочищенной Святым Духом.

Если же смысл спасения, совершенного Христом, заключается в исправлении удобопреклонной ко греху природы, если Господь воспринял точно такую природу, в которой рождаются, живут и умирают все люди, то какая нужда была Ему входить в утробу Пресвятой Девы? Какая нужда была рождаться таким сверъестественным образом? Если бы дело спасения, предстоящего Христу, заключалось бы в исправлении удобопреклонной ко злу природы, и Он бы исправлял эту природу путем неподверженности ко греху Своей Божественной Ипостаси, тогда Он вошел бы в утробу последней грешницы... Если бы дело спасения, совершенного Христом, состояло в исправлении природы, как это представляется Кураеву, тогда в Евангелии оказывается действительно немало лишних страниц. Но в Евангелии нет лишних страниц. И Благовещение Пресвятой Богородицы, когда Архангел Гавриил возвестил Деве Марии, что Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит тя (Лук. 1,35) – есть действительно спасения нашего главизна. Возвещено Рождество Того, Кто не будет должником смерти в силу греха праотца, Кто не будет нести в Себе вины за первородный грех, Кто сможет умереть не за Свой грех, а за чужие беззакония.

Кураев пишет: «Христос претерпел угрозу смерти и страх смерти. Этот страх был в Его душе. В душе обычного человека такой страх действительно весьма часто ведет ко греху. Но не в Христе. Чувство голода также было во Христе. Обычных людей порой этот страх доводит даже до каннибализма. Но не таково было его действие во Христе... Наличие смерти и голода в жизни людей делает нас удобопреклонными ко греху. Но хотя Христос и носил в Себе ту же самую человеческую природу, в Нем жажда и голод, усталость и приближение смерти не порождали греховных проектов. Что богохульного в этих моих рассуждениях? Ведь они всего лишь повторяют мысль блаженного Феодорита Кирского: "Все, происшедшие от него (Адама), получили в удел смертную природу; а такая природа имеет много потребностей: она нуждается в пище, питье, одеянии, домах и разных ремеслах. Эти потребности часто порождают безмерность страстей, а безмерность порождает грех"»[38].

Диакон Кураев совершенно справедливо пишет здесь, что Христос ощущал и голод, и страх смерти. И голод, и страх смерти, и не только они, но и жажда, и утомление, и слезы – есть естественные и беспорочные страсти, о которых преп. Иоанн Дамаскин говорит, что они «суть не находящиеся в нашей власти, которые вошли в человеческую жизнь вследствие осуждения, происшедшего из-за преступления». Преподобный Дамаскин добавляет, что «естественные страсти наши были во Христе, без всякого сомнения, и сообразно с естеством, и превыше естества. Ибо сообразно с естеством они возбуждались в Нем тогда, когда Он позволял плоти испытать то, что было ей свойственно; а превыше естества потому, что в Господе то, что было естественно, не предшествовало Его воле, ибо в Нем не созерцается ничего вынужденного, но все – как добровольное. Ибо, желая – Он алкал, желая – жаждал, желая – боялся, желая – умер»[39]. Голод, жажда, страх смерти – есть страсти естественные, т.е. присущие человеческому естеству, и не находящиеся в нашей власти, т.е. не в воле человека искоренить их. Впрочем, в этом нет и никакой нужды, ибо эти страсти – беспорочные, они не сообщают нашему естеству ни тени греховности. Почему и воспринял на Себя эти страсти Господь наш Иисус Христос. Воспринял для того, чтобы при помощи этих страстей искупить наши беззакония. Митр. Макарий пишет, что «первосвященническое служение Иисуса Христа объемлет собою всю Его земную жизнь, с минуты зачатия Его в утробе Матери до крестной смерти, от первых слов Его ко Отцу: се иду, еже сотворити волю Твою, Боже (Евр. 10,7), до последнего: совершишася! Отче, в руце твои предаю дух мой (Иоан. 19,30; Лук. 23,46). Во все это время, которое обыкновенно называется состоянием уничижения или истощания нашего Спасителя, Он постоянно нес на Себе Свой сугубый крест, крест самоотвержения, смирения, послушания, и крест страданий и скорбей. Во все это время Он постоянно был умилостивительною жертвою Богу за наши грехи»[40].

Господь воспринял страстное (т.е. естественные и беспорочные страсти) и смертное естество для нашего спасения, для того, чтобы эту смертную плоть «как Свою собственную плоть, принести в жертву за всех людей, и дабы плотию претерпеть за всех смерть» (св. Афанасий Великий), чтобы конец этого смертного естества – самую смерть, как говорит преп. Максим Исповедник, соделать «началом преображения к нетлению»[41]. Именно смерть Христова – есть начало нашего преображения к нетлению. Ибо, принеся искупительную жертву за все наши беззакония, вкусив смерть за наши грехи, Христос примирил нас с Богом, уплатил сполна долг, лежавший на всех людях, и не только уплатил долг, но и низвел на нас неисчислимые благодеяния Божии. До Христа, «мы были врагами Богу по причине греха, и Бог определил, чтобы согрешающий умирал, – говорит св. Кирилл Иерусалимский. – Посему надлежало быть одному из двух: или непреложному в истине Богу всех предать смерти, или человеколюбивому Богу отменить приговор. Примечай же премудрость Божию. Соблюл и истину в приговоре и действенность в человеколюбии. Христос подъял грехи на теле на древо, да смертию Его от грех избывше, правдою поживем (1Петр. 2,24)».

Для нашего спасения Господь облачился в наше «осуждение по природе» (преп. Максим Исповедник), т.е. воспринял на Себя естественные и беспорочные страсти. Эти страсти потому и именуются Святыми Отцами беспорочными или безукоризненными, что они не вносят в человеческую природу никакой нечистоты. Ни голод, ни жажда, ни утомление, ни смертные страдания – не есть страсти порочные, греховные. И потому, восприняв на Себя для нашего спасения эти страсти, Господь стал, по выражению преп. Симеона Нового Богослова, «подобным первозданному Адаму». «Подобным» еще и и потому, что по Своей святости и непорочности Господь наш Иисус Христос несравненно выше Адама первозданного. Диакон Кураев же пишет, что «наличие смерти и голода в жизни людей делает нас удобопреклонными ко греху». А, значит, – делает вывод богословствующий диакон, – и у Христа человеческая природа удобопреклонна ко злу, поскольку Христос воспринял на Себя природу и смертную, и нуждающуюся в пище. Но удобопреклонны мы ко греху не от наличия в нашей природе естественных и беспорочных страстей, а от растления нашей воли, т.е., от удобопреклонности ее ко злу, которая стала таковой после грехопадения нашего праотца. Удобопреклонность ко злу нашей воли, и только она, делает нас удобопреклонными ко греху. Это положение нашей веры настолько общеизвестно, что трудно даже поверить, что диакон Кураев его не знает. Ссылка на блаж. Феодорита диаконом Кураевым для доказательства своего ложного положения безосновательна. Блаж. Феодорит говорит здесь, что все потомки Адамовы в удел получили природу страстную и смертную. Сами же эти страсти: голод, жажда, утомление и прочее, по учению Святых Отцов, являются безукоризненными или беспорочными. Грех порождает только безмерность страстей. Откуда же рождается эта безмерность? От удобопреклонности воли потомков Адамовых ко злу более, нежели к добру. Хотя блаж. Феодорит и не говорит здесь прямо, что безмерность страстей, ведущая ко греху, происходит от удобопреклонности нашей воли ко злу, однако, это само собой разумеется. Ибо Православие твердо исповедует удобопреклонность нашей воли ко злу более, нежели к добру, не подвергая сомнению слова Апостола, сказавшего: вижду и ин закон во удех моих, противу воюющ закону ума моего, и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих (Рим. 7,23). У потомков Адамовых потому рождается безмерность страстей, ведущая ко греху, что у них удобопреклонная ко злу воля. Удобопреклонность воли ко злу – есть причина безмерности страстей, присущих природе потомков Адамовых. Но сами страсти: голод, жажда, страх смерти и прочее, сами естественные потребности нашей природы, не являются причиной удобопреклонности нас ко греху. Жития Святых свидетельствуют нам, что многие Святые, еще здесь на земле, будучи облечены нашей человеческой природой, достигли совершенного бесстрастия. Это не значит, что они искоренили из себя сами страсти, не значит, что они перестали ощущать чувство голода, жажды, перестали чувствовать усталость или при своей кончине они не боятся разлучения души с телом. Святые искоренили из себя именно эту безмерность страстей, о которой говорит блаж. Феодорит. Искоренили тем, что привели в совершенное согласие свою волю с волей Божественной. У Христа же изначально воля Его человеческая не растлена первородным грехом, которого чужда Его человеческая природа. Потому Его человеческая воля во всем следовала и подчинялась Его Божественной воле. Как говорит об этом преп. Иоанн Дамаскин: «И так, Он имел волю естественно – и как Бог, и как человек; но человеческая следовала и подчинялась (Божественной) Его воле, не будучи возбуждаема собственною мыслию, но желая того, что желала Божеская Его воля»[42]

Не для исправления Своей человеческой природы пришел на землю Богочеловек, не для того Сын Божий облекся плотью, чтобы бороться с безмерностью страстей и тем самым подчинить Свою человеческую волю воле Своей Божеской. Христос пришел на землю, чтобы, терпя страсти голода, жажды, усталости, страха смертного, биения, заушения, крестные страдания и смерть, искупать наши беззакония. А диакон Кураев настолько убежден в обратном, что пытается доказать прямо «на пальцах», что у Христа удобопреклонная ко злу человеческая природа. Он пишет:

«Опять считаем "по пальчикам". Первое: вторжение таких потребностей, а также смертного страха и страха страданий в жизнь человека сделало ли нашу природу более уязвимой для искушений, чем это было до падения Адама? Несомненно.

Второе: то, что стало более доступно искушениям, можно ли назвать "удобопреклонным ко злу"? Да.

Третье: ощущал ли Адам до грехопадения страх смерти, голод, усталость, жажду? Нет.

Четвертое: если Адам до грехопадения этих страстей не знал, а Спаситель их испытал, – то какую же человеческую природу Он воспринял а Себя: ту, что была до падения, или ту, что стала "удобопреклонной ко злу"? Да, именно такую природу, в которой гораздо сложнее оставаться в неуязвимости для вражьих стрел, и взял на Себя Искупитель»[43]

Это доказательство «по пальчикам» диакона Кураева, этот выстраиваемый им силлогизм страдает ложностью уже первого своего положения. Вторжение в человеческую жизнь потребностей в пище, питье, одеянии, домах не сделало человеческую природу более уязвимой для искушений, или другими словами, не сделало ее удобопреклонной ко злу ни в самой малой степени. Уязвима для искушений или удобопреклонна ко греху природа потомков Адамовых не из-за наличия в ней естественных и беспорочных страстей, а из-за удобопреклонности ко злу человеческой воли, каковой она стала после грехопадения праотца. Именно удобопреклонность нашей воли ко злу часто порождает безмерность страстей. Обратим внимание на это слово «часто», которое употребляет блаж. Феодорит, когда говорит, что человеческие потребности «часто» порождают безмерность страстей. Если о смертной природе, наследуемой нами от нашего праотца, блаж. Федорит говорит, что «все», происшедшие от Адама, получили в удел смертную природу, нуждающуюся во многих потребностях, то о безмерности страстей, рождающейся от этих потребностей, блаж. Федорит не говорит, что эта безмерность рождается у «всех» потомков Адамовых, а говорит, что она рождается «часто». Часто, но невсегда, у многих, но не у всех. Свидетельством тому является многочисленный сонм угодников Божиих, достигших бесстрастия, т.е., искоренивших в своей душе эту безмерность страстей, так что эта безмерность в ней никогда не рождается. В то же время сами естественные и беспорочные страсти: голода, жажды, усталости, страха смертного остаются у всех без исключения Святых, достигших совершенного бесстрастия.

Таким образом, восприятие Христом естественных и беспорочных страстей, а вместе с ними и потребностей в пище, питье, одеянии и т.д. нисколько не говорит о том, что у Христа удобопреклонная ко злу человеческая природа. Наша природа удобопреклонна ко злу потому, что от нашего праотца мы наследуем вину за первородный грех, и вместе с первородным грехом наследуем и наказание за грех – помрачение в нашей душе образа Божия: помрачение разума, растление воли. Но Христос, родившись от Безневестной Девы, не несет в Себе вины за Адамов грех, ни наказания за грех. Человеческая душа Спасителя несет в себе образ Божий в первозданной чистоте и святости. Его разум чист и богопросвещен, а Его человеческая воля не растлена первородным грехом, а «следовала и подчинялась (Божественной) Его воле, не будучи возбуждаема собственною мыслию, но желая того, что желала Божеская Его воля» (преп. Иаонн Дамаскин). Человеческая природа Спасителя несет в себе изначально то (богопросвещенность разума и святость воли), что у Святых было целью их многотрудного подвижничества. Потому и говорит св. Григорий Палама, что «Бог воспринимает человеческое естество, чтобы показать, до какой степени оно – вне греха и настолько чисто, что было возможно соединить его с Собою по Ипостаси, и чтобы оно совечнствовало с Ним». Не удобопреклонную ко греху человеческую природу воспринял Христос в единство Своей Ипостаси, как это представляется Кураеву, а поскольку эта природа уже совершенно чиста и непорочна, Господь благоволил воспринять ее в единство Своей Ипостаси. Таково святоотеческое учение о Христе. Почему диакон Кураев совершенно напрасно пытается в подтверждение своей хулы на Христа опереться на авторитет Святых Отцов, в частности, на преп. Максима Исповедника.

Преп. Максим пишет о Христе: «Ради нас Он стал по природе страстным человеком». Также: «Господь, взяв на Себя осуждение за мой добровольный грех, я имею в виду – взяв страстность, тленность и смертность человеческого естества, стал ради меня грехом по страстности, тленности и смертности, добровольно облачившись в мое осуждение по природе, хотя Сам был неосужденным по произволению». Диакон Кураев пишет, что эти слова преп. Максима совершенно идентичны его, Кураева. Но это не так. Преп. Максим говорит о «страстности» Христа, но это вовсе не удобопреклонность ко злу, которую приписывает Христу Кураев. Преп. Максим говорит здесь о естественных и беспорочных страстях, которые добровольно воспринял на Себя Господь наш Иисус Христос по Своему человеколюбию. Будучи Сам свободным от первородного греха, Он добровольно усвоил Себе следствия этого греха, т.е., как говорит преп. Максим, ради нас стал грехом, облачившись в наше осуждение по природе. Но усвоил Себе Христос только естественные и беспорочные страсти, о которых преп. Иоанн Дамаскин говорит, что они – «суть не находящиеся в нашей власти, которые вошли в человеческую жизнь вследствие осуждения, происшедшего из-за преступления, как например, голод, жажда, утомление, труд, слеза, тление, уклонение от смерти, боязнь, предсмертная мука, от которой происходит пот, капли крови; происходящая вследствие немощи естества помощь со стороны Ангелов и подобное, что по природе присуще всем людям». «Страстность» Христа, таким образом, это вовсе не наша обуреваемость страстями, не наша удобопреклонность ко греху. Несмотря на свою страстность, тленность и смертность, человеческая природа Христа совершенно чиста и непорочна. Об этом и говорит преп. Максим Исповедник в полном согласии со всеми Отцами Церкви.

Следует, правда, признать, что диакон Кураев совершенно справедливо указывает на тех современных богословов, которые разделяют его лжеучение об удобопреклонности ко злу человеческой природы Спасителя. Так Кураев приводит выписку из сочинения Василия Лурье, «серьезнейшего, – по мнению Кураева, – современного патролога, (к сожалению), недавно перешедшего в Русскую зарубежную церковь». Лурье пишет: «Христос взял на Себя человеческую природу со всеми последствиями греха, но без грехов личных (которых в природе и быть не могло, поскольку они принадлежат человеческим ипостасям); в том числе Он принял худшее следствие греха прародителей – тление естества. Это тление создавало практически непреодолимую предрасположенность ко греху. Тление естества в каждой новой человеческой ипостаси действовало на ее личное произволение таким образом, что растлевало и его; так возникало тление произволения, которое и есть личный грех. Во Христе тление естества подобным же образом стало было действовать на Его личное произволение – но это последнее было произволением Сына Божия и обладало Божественным свойством непреложности (неизменяемости). Поэтому не только не произошло тления произволения, но, напротив, произволение Логоса подействовало на естество, преложив его в свойственное Логосу нетление»[44].

Лурье, таким образом, не просто разделяет заблуждение диакона Кураева об удобопреклонности ко злу человеческой природы Спасителя. Лурье исповедует, что эта природа наклонена ко злу, и только ко злу. Спаситель, по мнению Лурье, принял на Себя «худшее следствие греха прародителей – тление естества», создававшее «практически непреодолимую предрасположенность ко греху». «Практически непреодолимая предрасположенность ко греху» человеческой природы после грехопадения – это и есть та самая ересь оригенистов, которую обличал преп. Марк Подвижник. Преп. Марк, обличая оригенистов, писал, что «преступление мы не получили преемственно: ибо, если бы мы преступали закон по причине преемствования, то необходимо бы всем нам быть преступниками и не быть обвиняемыми от Бога, как преступающий оный по необходимости естественного преемствования». Если от нашего праотца мы наследуем природу, имеющую «практически непреодолимую предрасположенность ко греху», как полагает Лурье, а в древности полагали оригенисты, то, значит, мы совершаем грехи в силу преемствования, и в таком случае за эти грехи мы не должны быть обвиняемыми на Страшном Суде Богом. Но Лурье заблуждается. Природа, которую мы наследуем от праотца, не имеет этой «практически непреодолимой предрасположенности ко греху». Хотя наша воля и наклонена ко злу более, нежели к добру, но и сейчас от произволения каждого зависит совершить ему доброе дело или злое. Почему мы и будем на Страшном Суде наказываться за злые дела, а за добрые награждаться.

Разделяя оригенистское заблуждение о практически непреодолимой предрасположенности ко греху человеческой природы после грехопадения, Лурье пишет, что именно такую природу, природу, в которой человеческая природа наклонена только ко злу, воспринял на Себя Сын Божий. Значит, у Христа, родившегося от Безневестной Девы, человеческая природа имеет практически непреодолимое влечение ко греху! Осознают ли подобные, с позволения сказать, богословы те идеи, которые они предают бумаге?

Впрочем, Лурье, так же, как и диакон Кураев, не пишет, что Христос грешит. «Тление естества», создававшее, по мысли Лурье, практически непреодолимую предрасположенность ко греху человеческой природы Спасителя «стало было действовать на Его личное произволение». Но поскольку личное произволение Христа – это произволение Логоса, то Христос не грешит, а, напротив, исцеляет Свою человеческую природу.

И здесь я хочу заострить внимание на этих словах Лурье: «во Христе тление естества подобным же образом стало было действовать на Его личное произволение». В своей статье диакон Кураев и недоумевает, и негодует поводу того, что я указываю на лжеучение Кураева о подверженности Христа внутренним искушениям и борениям с грехом. «Нигде я не говорил и не писал, будто Спаситель был подвержен «внутренним борениям со грехом», – пишет Кураев. Более того, он готов анафематствовать Феодора Мопсуетского за это. Но неужели Кураев не осознает приведенные выше слова Лурье? Тление естества, которое, согласно Лурье, создавало «практически непреодолимую предрасположенность ко греху», «стало было действовать на Его личное произволение». Что иное означает это «действовать», как не то, что человеческая природа Христа, Каковым нам Его рисует Лурье, влекла Христа ко греху. Правда, Ипостась Сына Божия не соглашается на грех. Но это и есть та самая борьба со греховными пожеланиями, которую приписывал Христу Феодор Мопсуетский, и за что, в числе прочих его заблуждений, он был предан анафеме V Вселенским Собором. Еще раз подчеркну, что человеческая природа Спасителя – не есть некое отвлеченное понятие. Эта природа усвоена Себе Сыном Божиим. Если у Христа удобопреклонная ко греху природа, то это значит, что Сам Христос удобопреклонен ко греху. Если во Христе действует тление естества, создававшее практически непреодолимую предрасположенность ко греху, то это значит Сам Христос имел такую непреодолимую предрасположенность ко греху. И если лица, исповедующие такие представления о Христе, утверждают, что Христос не грешит, потому что, дескать, греху, к которому Его влечет природа, не соизволяет Его Божественная Ипостась, то как они могут утверждать, что они не исповедуют ереси Феодора об обуреваемости Христа страстями и пожеланиями плотскими?

«Безгрешность Христа Спасителя, – пишет митр. Макарий (Булгаков), – Церковь издревле понимала не в том только смысле, что Он совершенно чист от греха прародительского и всякого произвольного, но и в том, что Он даже не может грешить, что Он свободен от всяких чувственных пожеланий и поползновений ко греху, свободен от всякого внутреннего искушения. А потому, когда Феодор Мопсуетский осмелился, между прочим, утверждать, что будто Господь Иисус не был изъят от внутренних искушений и борьбы страстей, Пятый Вселенский Собор (в 553г.) осудил это лжеучение, как одно из важнейших»[45]

Ересь афтартодокетизма

Афтартодокетистами именовались в древнее время строгие монофизиты, последователи еп. Галикарнасского Юлиана и Александрийского архидиакона Гайяна, учивших, что тело Иисуса Христа было нетленно, что Господь не воспринял на Себя естественные и беспорочные страсти: голод, жажду, утомление, страдание, смерть и т.п., а чувствовал и переживал все это или по видимому, или по самопроизвольному хотению. Для уяснения этого вопроса обратимся вначале к преп. Иоанну Дамаскину.
«Имя тления, – поучает нас Святой Отец, – обозначает двоякое. Ибо оно обозначает эти человеческие страсти: голод, жажду, утомление, прокалывание гвоздей, смерть или отделение души от тела и подобное. Сообразно с этим значением мы говорим, что тело Господа было подвержено тлению. Ибо все это Он воспринял добровольно. Но тление обозначает также и совершенное расторжение тела на те стихии, из которых оно – сложено, и – уничтожение, каковое многими лучше называется гибелью (слав.: истлением). Тело Господа не узнало этого по опыту, как говорит пророк Давид: яко не оставиши душу мою во аде, ниже преподобному твоему видети истления. И так, подобному безумному Юлиану и Гайяну, говорить, что тело Господа, сообразно с первым значением тления, было нетленно прежде воскресения, нечестиво. Ибо, если оно было неистленно, то не было одной и той же сущности с нами»[46]

Преп. Иоанн Дамаскин, таким образом, недвусмысленно учит, что Господь воспринял смертную, подверженную страданию и смерти, человеческую природу, что смерть и страдания естественны для Христа, т.е., присущи Его человеческому естеству. Другое дело, что во Христе естественные и беспорочные страсти (в их числе страдание и смерть) не предшествуют Его Божеской воле. Как говорит об этом тот же св. Иоанн Дамаскин: воля Христа «человеческая следовала и подчинялась (Божественной) Его воле, не будучи возбуждаема собственною мыслию, но желая того, что желала Божеская Его воля». Некоторые же богословы, ложно усвоив слова Апостола: оброцы бо греха, смерть (Рим. 6,23), начали учить, что Господь, будучи безгрешным, имел и человеческую природу, не подверженную страданию и смерти, что страдание и смерть Господь переживает не в силу присущей Его человеческой природе смертности и способности к страданиям, а по самопроизвольному хотению.

Один из таких богословов – диакон Андрей Кураев. В статье «Лукавый философ на ниве богословия» я указал на то, что диакон Кураев разделяет ложное утверждение афтартодокетов, что смертность и способность к страданиям не естественны человеческой природе Христа, что у Христа не смертная природа. В частности, я писал, что в своей интернетовской статье «Охотничий азарт вместо богословия» «диакон Кураев эту ересь пытается приписать мне. На том основании, что я не разделяю его мнения о восприятии Христом поврежденной, удобопреклонной ко греху человеческой природы. Но я, ведь, не отрицаю единосущности нам человеческой природы Спасителя. Господь единосущен нам во всем, кроме греха. Он истинно алкал, истинно жаждал, истинно боялся, истинно умер. Но Христос не был подвержен внутренним искушениям и борьбе с грехом. Он совершенно чужд всего этого, и в этом Он нам не единосущен. Он воспринял на Себя только беспорочные страсти, которые не привносят в человеческую природу Спасителя никакой нечистоты. Эта природа совершенно свята и непорочна. Точно так же, как и у первого Адама. По этой причине Священное Писание и Святые Отцы и именует Христа Вторым Адамом – по причине совершенной святости и безгрешности Его человеческой природы. Страстность, тленность и смертность не были у Христа следствием первородного греха, как у нашего праотца и нас, его потомков, ибо прежде Своего зачатия в утробе Богородицы, Христос «очистил Деву, предуготовив Духом Святым; и потом утроба, став чистою, зачинает Его. Очистил Деву при Ея непорочности; почему, и, родившись, оставил Девою» (преп. Ефрем Сирин). Также «естественные страсти наши, – как об этом говорит преп. Иоанн Дамаскин, – были во Христе, без всякого сомнения, и сообразно с естеством, и превыше естества. Ибо сообразно с естеством они возбуждались в Нем тогда, когда Он позволял плоти испытать то, что было ей свойственно; а превыше естества потому, что в Господе то, что было естественно, не предшествовало Его воле, ибо в Нем не созерцается ничего вынужденного, но все – как добровольное. Ибо, желая – Он алкал, желая – жаждал, желая – боялся, желая – умер»[47]. Когда же Христос позволял беспорочным и естественным Своим страстям испытать, что им свойственно, то они проявлялись точно так же, как и у нас. Точно так же, как и мы, Христос алкал, точно так же – жаждал, точно так же – боялся смерти, точно так же, как и мы, Он страдал, мучился на Голгофском Кресте так же, как и прочие люди, пригвожденные ко кресту... Диакон же Кураев утверждает, что «с небывалой ранее в людях силой подымается в душе Христа протест против смерти, к границе которой Он подошел». Что значит «с небывалой ранее в людях силой»? Святые Отцы поучают нас, что в Гефсимании Господь Своей Божеской волей попустил Своей же человеческой воле бояться смерти для того, чтобы убедить нас в истинности восприятия Им человеческого естества, что это естество совершенно такое же, как и у нас. Поэтому «с небывало ранее в людях силой» Кураева может означать только то, что он исповедует у Христа не единосущную нам человеческую природу. В самом деле. Кураев пишет: «та смерть, что предстояла Христу, была не обычной человеческой кончиной». И добавляет: «я не имею в виду мучительность крестной казни». В чем же тогда эта необычность? «Дело в том, – пишет Кураев, – что каждый человек в течение своей жизни постепенно привыкает к смерти. Ее ростки он носит в себе изначала, и растит едва ли не всю свою сознательную жизнь. Там, где есть грех, там есть тень смерти. Человек еще при жизни свыкается со смертью. Но во Христе не было привычки умирать. Ему предстояло войти в радикально чужой опыт»[48]

Что касается «привычки умирать», то этой «привычки» у людей не может быть потому, что все люди умирают один раз. Смысл этого изречения Кураева, конечно же, в том, что он, также как и древние афтартодокеты, не считает человеческую природу Спасителя смертной по природе. «Ростки» смерти, т.е., смертность природы, полагает он, только люди носят «изначала». По причине своей греховности. И поскольку Христос не подвержен никакому греху, то его человеческая природа чужда смерти. Потому и говорит Кураев, что Христу «предстояло войти в радикально чужой опыт», т.е., опыт, чуждый Его человеческой природе»[49]

Прочитав эти мои слова, свидетельствующие, что не я, а сам диакон Кураев является исповедующим ересь афтартодокетизма, Кураев пишет в книге «О нашем поражении»: «В своей второй статье против меня священник Петр – уже в полном экстазе – выдумывает наличие у меня ереси "афтартодокетизма". На опровержение этой его фантазии я не трачу время. Во-первых, чтобы убедиться в отсутствии у меня "еретической новизны", досточно сравнить мой текст с суждениями Владимира Лосского на ту же тему (см.: Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. С.278-279). Во-вторых, читателям статьи священника Петра, полагаю, и так достаточно очевидно, что его комментарии из моих текстов ну никак не следуют»[50].

Таким образом, диакон Кураев, отсылая нас к указанным страницам сочинения Лосского, тем самым дает понять, что он разделяет мысли Лосского, изложенные на этих страницах.

Лосский же на указанных страницах своего сочинения обращает наш взор к борению Христа в Гефсиманском саду, которое, по его словам, «нередко удивляет и даже соблазняет». Он приводит слова преп. Иоанна Дамаскина об этом Гефсиманском борении: «Когда Его человеческая воля отказывалась принять смерть, а Его Божественная воля давала место этому проявлению человечества, тогда Господь, по человеческой природе, был в борении и страхе, Он молился об избавлении от смерти. Но так как Его Божественная воля желала, чтобы Его человеческая воля приняла смерть, то человеческое страдание стало для человечества Христа страданием вольным».

Лосский так комментирует эти слова преп. Иоанна Дамаскина: «Сын Божий Cвоей человеческой волей согласился на смерть как на следствие греха и плату за грех. Но в нем не было "греховного корня", следовательно, Он не должен был вкушать и смертного плода. Человек же носит этот корень в себе, и смерть для него, можно сказать, "естественна", то есть биологически логична и психологически приемлема в том "ниже-природном" состоянии, на котором Бог остановил падение и утвердил некий закон – закон смерти. ...Христос же, когда Он соглашается принять ужасное последствие греха, когда в последних глубинах Своего нисхождения в наши меонические бездны Он познает смерть, видит, как обоженный человек противится в Нем этому "противо-природному" проклятию. И когда собственная воля Слова, то есть Его человеческое естество, подчиняется, оно познает несказанный ужас перед смертью, ибо она Ему чужда. Один только Христос познал, что такое подлинная смерть, потому что Его обоженное человечество не должно было умирать. Один Он мог измерить всю меру агонии, потому что смерть овладевала Его существом извне, вместо того, чтобы быть в Нем, как в человеке падшем, неустранимым стержнем бытия, смешанного с небытием, когда облекающая этот стержень плоть распадается от болезней и времени»[51].

Лосский, таким образом, исповедует, что человеческая природа Спасителя не подвержена смерти. Смерть человеческой природе Христа, по мнению Лосского, чужда; обоженное человечество Христа не должно было умирать; смерть овладевала Его существом извне, потому что она не было в Нем, т.е., не было присуща Его человеческому естеству. Смерть, по мнению Лосского, «естественна», т.е., присуща человеческому естеству только обычных людей, потомков согрешившего в раю праотца. Люди носят в себе «греховный корень», потому они и смертны. Христос же, по мнению Лосского, когда познает смерть, видит, как обоженный человек противится в Нем этому «противо-природному» проклятию.

Конечно, человек действительно носит в себе «греховный корень», и в самом деле человек наказан смертью за первородный грех. Христос же действительно не носит в Себе этого «греховного корня». Но значит ли это, что только для людей смерть «естественна», то есть биологически логична, а для человеческой природы Спасителя смерть чужда, что смерть не была в Нем, т.е., в человеческой природе Христа, как это представляется Лосскому? Хотя Христос и не причастен никакому греху, тем не менее Его человеческая природа смертная, смерть так же присуща человеческой природе Христа, как она присуща всем людям. Ибо Господь по Своему человеколюбию для спасения человеческого рода от греха, проклятия и смерти воспринял на Себя все естественные и беспорочные страсти, т.е. все беспорочные страсти, присущие природе падшего человечества. «Исповедуем, – говорит преп. Иоанн Дамаскин, – что Христос воспринял все естественные и беспорочные страсти человека. Ибо Он воспринял всего человека и все, что принадлежит человеку, кроме греха. Ибо этот – не естественен и не всеян в нас Творцом, но произвольно происходит в нашей свободной воле вследствие диавольского посева и не владычествует над нами насильно. Естественные же и беспорочные страсти суть не находящиеся в нашей власти, которые вошли в человеческую жизнь вследствие осуждения, происшедшего из-за преступления, как, например, голод, жажда, утомление, труд, слеза, тление, уклонение от смерти, боязнь, предсмертная мука, от которой происходит пот, капли крови; происходящая вследствие немощи естества помощь со стороны Ангелов и подобное, что по природе присуще всем людям»[52].

Преп. Иоанн Дамаскин, на авторитет которого пытается опереться Лосский при изложении своего ложного мнения, что смерть не естественна человеческой природе Спасителя, указывает, что Христос воспринял все естественные и беспорочные страсти человека; все, что по природе присуще всем людям. Более того, говоря о Гефсиманском борении Спасителя, Преподобный пишет, что «когда Он уклонялся от смерти, то, в то время, как пожелала и позволила Божественная Его воля, Он уклонялся от смерти и томился, и устрашался естественно ... согласно с законами естества»[53]. Человеческой природе Христа присущи те же самые естественные и беспорочные страсти, которые присущи природе всех людей. И когда Божеская Его воля позволяла человеческой Его воле испытать эти страсти, то они проявлялись в человеческой природе Спасителя точно так же, как и у всех людей. Точно так же, как и все люди, Христос алкал, точно так же – жаждал, точно так же – боялся смерти.

Лосский пишет, что когда человеческое естество Христа подчиняется Божеской воле и соглашается на смерть, то «оно познает несказанный ужас перед смертию, ибо она Ему чужда». Но Евангельское повествование свидетельствует, что когда человеческая воля Христа, укрепленная Его Божеской волей, избрала себе смерть, то она уже не испытывает ужаса перед смертью, как это мнится Лосскому. Об этом учит нас и преп. Иоанн Дамаскин: «Ибо душа Господа, как истинно, по благоволению Своему, сделавшегося человеком, прежде испытав естественную немощь по причине чувства, возникшего при расставании с телом, и испытав естественное сочувствие, потом укрепленная Божественною волею смело действует против смерти»[54]. Смело действует против смерти, а не испытывает несказанный ужас, как это мнится Лосскому!

Ересь афтартодокетизма у Лосского воспринял не один диакон Кураев. Эту ересь, и именно у Лосского, почерпнул прот. Сергий Антиминсов. В своей книге «О богословии протоиерея Александра Меня», справедливо критикуя последнего за многочисленные искажения православного вероучения, прот. Сергий приводит следующий текст из книги о. Меня «Сын Человеческий»: «Он мучился как миллионы людей, как каждый ребенок...». Прот. Сергий определяет это выражение как «изощренные еретические мысли», потому что нельзя, дескать, сравнивать страдания Христа со страданиями любого другого человека. «Всякий другой человек небезгрешен, даже младенец, как получивший естество падшего Адама, причастен первородному греху... Но Христос не имел этого "греховного корня" и поэтому не должен был вкушать горького плода – страданий и смерти. Он добровольно согласился принять смерть только по любви к человеческому роду. И, наверно, только Его Гефсиманская молитва, когда Он, будучи в борении до кровавого пота, склонил Свою человеческую волю принять чашу крестных страданий – наверно, только это поможет нам понять, как трудно, как противоестественно было соглашаться на смерть обоженному человеку»[55].

Хотя прот. Александр Мень и еретик такой, каковых немного найдется в Истории Церкви, поскольку вообще отрицал историческое существование нашего праотца Адама, а сатана для него – всего лишь второе начало термодинамики (закон энтропии), но в данном случае он справедливо пишет, что Христос мучился как миллионы людей. Христос действительно мучился на Кресте так, как мучились все люди, терпевшие такую казнь. Страдания и смерть – естественные, а не противоестественные страсти человечества Христова

Возвращаясь к диакону Кураеву, хочу обратить внимание на довольно странную его философию о Христе. Человеческая природа Христа, по мнению Кураева, чужда смерти, но удобопреклонности ко греху эта природа не чужда. Естественным и беспорочным страстям, каковыми являются страдание и смерть, Христос оказывается у диакона Кураева чуждым, они противоестественны Его человеческой природе, а вот удобопреклонности ко греху, из-за каковой Апостол от лица всех потомков Адамовых пишет: вем бо, яко не живет во мне, сиречь в плоти моей, доброе: еже бо хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю. Не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим. 7,18-19), этой удобопреклонности ко греху Христос у Кураева чуждым не оказывается...

Экклезиологическая ересь: о непринадлежности к Церкви грешников

В статье «Охотничий азарт вместо богословия», обращаясь к редакции «Русского Вестника», напечатавшей мою статью «О ересях диакона Андрея Кураева» («РВ», 1998, №44-45), диакон Кураев пишет, что редакции следовало быть очень осторожной «при печатании статьи священника Петра Андриевского – ведь пришла она из Белоруссии, где латинско-униатское влияние традиционно велико. К сожалению, текст моего критика оказался не лишен латинских следов. Так, например, о. Петр проповедует вполне католическое представление о Церкви. По его убеждению, "грешники вовсе не отпадают от Церкви, согрешая". Католическое богословие настолько уверено в этом, что полагает, будто даже священник, запрещенный в служении за смертные грехи, все равно может совершать Таинства...»[56]. Далее следует рассказ отца Андрея об одном иезуите, давно ушедшем из ордена, который даже сам себя не называет священником, тем не менее, по католическому учению, имеющему священническую власть совершать церковные таинства. Рассказ этот к существу рассматриваемого вопроса: принадлежат ли грешники к Церкви, никакого отношения не имеет. Также как не имеет этого отношения и само католическое учение по этому вопросу. Нас, православных, должно интересовать, прежде всего, как учит наша Православная Церковь по данному вопросу. А Православная Церковь учит, что Церковь состоит не только из одних праведников, но и грешников. «Веруем, – говорится в «Послании Восточных Патриархов о Православной Вере», – что Члены Кафолической Церкви суть все, и притом одни верные, т.е. несомненно исповедующие чистую Веру Спасителя Христа, (которую прияли мы от Самого Христа, от Апостолов и Святых Вселенских Соборов), хотя бы некоторые из них и были подвержены различным грехам. Ибо, если бы верные, но согрешившие, не были членами Церкви, то не подлежали бы ее суду. Но она судит их, призывает к покаянию и ведет на путь спасительных заповедей; а потому, несмотря на то, что подвергаются грехам, они остаются и признаются членами Кафолической Церкви, только бы не сделались отступниками, и держались Кафолической Православной Веры»[57].

Для диакона Кураева, впрочем, «Послания» Восточных Патриархов не авторитетны. «Восточные Патриархи XIX в., на которых ссылается о.Петр, не являются святыми отцами. Их богословский кругозор во многом являлся "латинским". В их посланиях есть точные суждения и аргументы. Но есть и то, что определено духом их времени. И если я вижу: мнение отцов не совпадает с мнением патриархов, – я предпочитаю быть с отцами»[58].

Следует заметить, что «Послание», цитируемое мной, было составлено в 1723 году, т.е., в XVIII веке, а не в XIX, и против этого «Послания» никто из русских Святителей не возражал. Учение же «Послания» о принадлежности к Церкви грешников вытекает из чистейшего источника – Священного Писания и Предания Церкви.

Апостол и Евангелист Иоанн Богослов поучает нас: чадца моя, сия пишу вам, да не согрешаете: и аще кто согрешит, ходатая имамы ко Отцу, Иисуса Христа праведника. И той очищение есть о гресех наших, не о наших же точию, но и о всего мира (1Иоан. 1,1-2). Исповедайте убо друг другу согрешения, и молитеся друг за друга, яко да исцелеете, – заповедует другой Апостол Христов (Иак. 5,16). Апостолы пишут так потому, что, даже очистившись в купели крещения от всех грехов, человек не освобождается от следствия первородного греха – удобопреклонности ко злу воли, почему даже после крещения может впадать в согрешения: вем бо, яко не живет во мне, сиречь в плоти моей, доброе: еже бо хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю. Не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу злое, сие содеваю (Рим. 7,18-19) – говорит Апостол от лица каждого из нас. По этой причине Господь, явившись после Своего Воскресения пред учениками Своими в сионской горнице, и установил в Церкви таинство покаяния, сказав им: приимите Дух Свят. Имже отпустите грехи, отпустятся им; и имже держите, держатся (Иоан. 20,22-23).

О том, что согрешившие чада Церкви отпадают от Церкви, учили вовсе не cвятые Отцы, а древние еретики – новациане и донатисты. Последователи римского пресвитера Новациана и нумибийского епископа Доната, так же, как и диакон Кураев, учили, что Церковь состоит из одних праведников, что грешники к Церкви не принадлежат. Опровергая новациан и донатистов, Святые Отцы учили, что Церковь Христова состоит не только из праведников, но и грешников, что грешники, хотя и повергаются Церковью различным запрещениям, тем не менее, остаются чадами Церкви.

Св. Киприан Карфагенский: «не должна соблазняться вера и любовь наша, когда видим в Церкви плевелы, и это не дает нам права удаляться от Церкви».

Св. Амвросий Медиолонский: «всех просвещает всеблагий (Христос), и желает не отвергнуть легко согрешающего, но исправить, не исключить из Церкви упорного, но смягчить».

Блаж. Феодорит: «не из одних только совершенных состоит вся Церковь Божия, но заключает в себе и тех, которые предаются беспечности, ведут жизнь неумеренную, и служат порочным удовольствям».

Блаж. Иероним: «ковчег Ноев был образом Церкви; как в ковчеге находились животные всякого рода: так и в Церкви находятся люди всех племен и всякой нравственности; как там были – барс и козлища, волк и агнцы: так и здесь есть праведные и грешные, т.е. употребляются сосуды златые и сребряные вместе с деревянными и глиняными».

Блаж. Августин: «если ковчег прообразовал собою Церковь; то сами видите, отсюда, как необходимо, чтобы она содержала в себе, посреди этого потопа века сего, обоего рода животных, и врана и голубя... И злые и добрые находятся в Церкви кафолической»[59].

Если бы был прав диакон Андрей Кураев, который пишет, что «границы Церкви меняются ежеминутно – потому что в своих грехах мы отпадаем от нее и воссоединяемся с нею в исповеди и Причастии», тогда бы Церкви на земле вообще не существовало. Ибо несравненно чаще мы согрешаем, (т.е. согласно Кураеву, отпадаем от Церкви), нежели прибегаем к таинству исповеди (воссоединяемся с Церковью, согласно Кураеву). А поскольку подвержены грехам не только миряне, но священники и епископы, то весьма скоро и воссоединять с Церковью кающихся грешников не было бы кому.

Представление о Церкви, как о Церкви только праведников, исходящее как будто бы из благих побуждений, на самом деле совершенно разрушает вообще понятие о Церкви. Аще речем, – пишет Апостол, – яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас (1Иоан. 1,8). Но если все грешники, а Церковь должна якобы состоять из одних праведников, тогда и Церкви на земле на самом деле не существует... Вот почему Святые Отцы и обличали донатистов и новациан, утверждавших, что грешники к Церкви не принадлежат.

К Церкви не принадлежат только еретики и раскольники, а также обличенные в тяжких грехопадениях, каковых от Церкви отлучать повелевают церковные уставы.

Блаж. Иероним: «прелюбодей, любодей, человекоубийца и другие беззаконники бывают отлучаемы от Церкви чрез пастырей, – а еретики сами произносят на себя приговор, добровольно удаляясь от Церкви»[60]. Но тяжкие грешники отпадают от Церкви не сами по себе, а только, когда Церковь сама произнесет над ними свой приговор. Митр. Макарий пишет: «известно, что к Церкви Коринфской принадлежал даже кровосмеситель, пока Апостол не повелел отлучить его. Принадлежал, это видно из упрека Апостола Коринфянам: отнюдь слышится в вас блужение...; и вы не паче плакасте, да измется от среды вас содеявый дело сие (1Кор. 5,1.2). Это же необходимо предполагается повелением отлучить его (1Кор. 5,4-5); что и отлучать от Церкви того, кто не принадлежит к ней?...»[61].

Искажение диаконом Кураевым учения о Святой Троице

Преподобный Иоанн Дамаскин, рассуждая о Святой Троице, пишет, что Единородным Сыном мы именуем Сына Божия потому, «что Он один только от одного только Отца единственным образом рожден. Ибо нет и другого рождения, которое уподобляется рождению Сына Божия. Ибо, хотя и Дух Святый исходит от Отца, но исходит не по образу рождения, но по образу исхождения. Это – иной образ происхождения, и непостижимый, и неведомый, подобно тому, как и рождение Сына. Поэтому и все, что имеет Отец, принадлежит Ему, т.е., Сыну, кроме нерождаемости, которая не показывает различия существа, не показывает и достоинства, но образ бытия»[62].

И еще: «Сын же от Отца – по образу рождения; а Святый Дух и Сам также от Отца, но не по образу рождения, а по образу исхождения. И что, конечно, есть различие между рождением и исхождением, мы узнали; но какой образ различия, никак (не знаем). Но и рождение Сына от Отца, и исхождение Святого Духа происходят одновременно»[63].

Преп. Иоанн Дамаскин, таким образом, учит нас, что рождение Сына и исхождение Духа – есть два различных образа бытия, образа происхождения Лиц Святой Троицы, непостижимых для нас. В чем различие между рождением Сына и исхождением Духа? Этого мы не знаем. Но такое различие, несомненно, существует. То обстоятельство, что мы не знаем: в чем различие между образами происхождения Сына и Духа, не дает никаких оснований нам говорить, что такого различия вообще не существует. Преп. Иоанн Дамаскин, заграждая уста таковым, говорит, что «конечно, есть различие между рождением и исхождением».

Но диакон Андрей Кураев, вопреки этим словам Святого Отца, в своей книге «Христианская философия и пантеизм» утверждает, что между образами происхождения Сына и Духа нет никакой разницы. «Мы не знаем, – пишет диакон Кураев, – в чем разница между "рождением" Сына и "исхождением" Духа. Более того, мы не знаем, чем и в чем отличаются "рожденность" от "нерожденности", то есть Сын от Отца; точнее, ответ может быть один – ничем. Святитель Григорий Нисский ясно показывает, что это – апофатические имена. Они не утверждают, в чем разница, но лишь фиксируют, что они – разные. Не "другое и другое", но "Другой и Другой". Это не индивидуализирующие характеристики, но личностные имена. В конце концов все учение о Троице обращается к тайне Личности: есть три Личности Вечного Бога, которые никак не отличимы для "качественно-природного" анализа, но которые экзистенциально не тождественны ("Сын не есть Отец, но Он есть То, Что Отец есть" (Святитель Григорий Богослов). У Них все единое и общее, но сами Они – разные. Поэтому здесь нет "тритеизма", "трех богов". Они неразличимы в нашей мысли, но они реальны в своем Бытии – "ипостасны"»[64].

На это ложное учение диакона Кураева о Святой Троице обратил внимание Ю.П. Дудник, который заметил, что, согласно этого лжеучения Кураева, «мы говорим, что Сын рождается, но Дух исходит только для того, чтобы не повторять дважды слово "рождает". Оказывается, что Сын и Дух одинаково рождаются от Отца, а словом «исходит» лишь прикрывается истина о рождении Духа»[65].

Замечание верное, однако, диакон Кураев с этим замечанием согласиться не захотел. В своей книге «О нашем поражении» он еще раз процитировал свой означенный выше текст, добавив при этом: «Если Ю. Дудник точно знает, в чем именно "рождение" от Отца отличается от "исхождения" от Отца, и сможет пояснить мне это различие – я с радостью изменю свое мнение (точнее говоря – как раз отсутствие мнения на сей счет). Пока же Ю. Дудник не произвел революции в догматике, я продолжаю молчать о различиях между "рождением" и "исхождением". Мне представляется, что, согласно церковному учению, все, что есть в Отце, передано равно как Сыну, так и Духу. Но чтобы различить Сына и Духа, чтобы не отождествить их личностное Бытие, мы не говорим, что "Сын исходит" или "Дух рождается", но говорим так, как предписывает Символ веры, на который, вопреки обвинению Дудника, я совсем не собирался покушаться»[66].

На эти слова отца диакона замечу, что никто не сможет пояснить ему различие между «рождением» и «исхождением», ибо это сокрыто от нас Богом, как об этом говорит преп. Иоанн Дамаскин и другие Отцы. Но это вовсе не означает, что такого различия не существует в действительности. Преп. Иоанн Дамаскин говорит, что «конечно, есть различие между рождением и исхождением». И, значит, оно действительно есть. И мы говорим, что «Сын рождается», а «Дух исходит», не потому, что так предписывает Символ веры, а потому, что такое различие действительно есть. Символ веры потому и предписывает нам говорить так, а не иначе, что «рождение» и «исхождение» – два различных образа происхождения Ипостасей Святой Троицы, два различных образа Их бытия.

Заблуждение же диакона Кураева в этом вопросе проистекает из ложного понимания приводимых им слов, которыми cвятые Отцы характеризуют Святую Троицу: во Святой Троице «не другое и другое», но Другой и Другой». Говоря так, cвятые Отцы учат нас, что во Святой Троице не три естества, т.е. «не другое и другое» естество, а одно естество. Во Святой Троице «не другое и другое» естество, но «Другой и Другой», т.е., Три Ипостаси.

Точно так пишет об этом и св. Григорий Богослов: «В Спасителе есть иное и иное: потому что не тождественны невидимое с видимым и довременное с тем, что под временем; но не имеет в Нем места иный и иный. Сего да не будет! ...Когда же говорю: иное и иное, разумею сие иначе, нежели как должно разуметь о Троице. Там Иный и Иный, чтобы не слить нам Ипостаси, а не иное и иное: ибо Три Ипостаси по Божеству суть едино и тождественны»[67].

Таким образом, слова Святых Отцов, что во Святой Троице «не другое и другое» относятся к самому естеству, а не к образу происхождения Ипостасей Святой Троицы. Эти слова говорят о том, что во Святой Троице одно естество, а не о том, что во Святой Троице один образ происхождения Ее Ипостасей. Эти слова вовсе не свидетельствуют в пользу ложного мнения диакона Кураева, что Сын и Святый Дух имеют один и тот же образ Своего происхождения от Отца. Говоря, что во Святой Троице «не иное и иное» (или же: «не другое и другое»), Святые Отцы говорят, что в Троице одно только естество, а вовсе не то, что в Троице имеется один образ происхождения Ипостасей Сына и Духа. Также и не то, что у всех Лиц Святой Троицы имеется один и тот же образ бытия, что исповедует Кураев, говоря, что ничем не отличается и рожденность Сына от нерожденности Отца.

Ересь о спасении

Православное учение о спасении включает в себя две части. Первая часть говорит о том, что сделано для нашего спасения Господом нашим Иисусом Христом. Эта часть учения о спасении именуется в богословии догматом искупления, и на основании Священного Писания и Предания Церкви утверждает, что от греха, проклятия и смерти, довлеющих со дня грехопадения наших прародителей над всем родом человеческим, мы спасены (искуплены) крестной жертвой Христа. Именно смерть Христа на древе крестном разрешила нас от древней клятвы (Гал. 3,13); смерть Его даровала прощение всех наших прегрешений (Иоан. 1,36; 1Иоан. 1,7; 1Петр. 1,18-19; Рим. 3,25; Евр. 10,6-7); смерть Христова даровала нам вечное бессмертие (1Кор. 15,22. 54-55).

О несостоятельности отрицания диаконом Кураевым искупительного характера Христовой жертвы выше уже говорилось. Здесь же следует разобрать одно изречение св. Григория Богослова, которым Кураев (и не только он один) пытается обосновать свое неприятие православного догмата искупления.

Св. Григорий Богослов: «Остается исследовать вопрос и догмат, оставляемый без внимания многими, но для меня весьма требующий исследования. Кому и для чего пролита сия излиянная за нас кровь – кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы? Мы были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение. А если цена искупления дается не иному кому, как содержащему во власти, спрашиваю: кому и по какой причине принесена такая цена? Если лукавому; то как сие оскорбительно! Разбойник получает цену искупления, получает не только от Бога, но самого Бога, за свое мучительство берет такую безмерную плату, что за нее справедливо было пощадить и нас! А если Отцу, то, во-первых, каким образом? Не у него мы были в плену. А во-вторых, по какой причине кровь Единородного приятна Отцу, Который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, вместо словесной жертвы дав овна? Или из сего видно, что приемлет Отец, не потому что требовал или имел нужду, но по домостроительству и потому, что человеку нужно было освятиться человечеством Бога, чтобы Он Сам избавил нас, преодолев мучителя силою, и возвел нас к Себе чрез Сына посредствующего и все устрояющего в честь Отца, Которому оказывается Он во всем покорствующим? Таковы дела Христовы, а большее да почтено будет молчанием»[68].

Цитируя это изречение, диакон Кураев выделил курсивом слова св. Григория: «человеку нужно было освятиться человечеством Бога», обращая, очевидно, на них мысль своего читателя[69]. Но почему он не обратил мысль читателя на слова св. Григория, что «приемлет Отец» Жертву, приносимую Ему Единородным Своим Сыном, приемлет именно как «цену искупления» за нас, которые «были во власти лукавого, проданные под грех и сластолюбием купившие себе повреждение»? Св. Григорий здесь говорит вовсе не о том, что голгофская жертва Христа не имеет искупительного характера, как это мнится Кураеву, а то, что «излиянная за нас кровь – кровь великая и преславная Бога и Архиерея и Жертвы» не дана в цену искупления лукавому, во власти которого было согрешившее человечество, а Отцу. И приемлет Отец эту преславную и великую Жертву по домостроительству, домостроительству нашего спасения. Почему именно домостроительство Воплощения Господа нашего Иисуса употребил Бог для нашего спасения? Об этом и поучают нас Святые Отцы. К примеру, преп. Симеон Новый Богослов в своем первом «Слове» подробно рассуждает о том, как «милостивый и человеколюбивый Бог чрез домостроительство воплощения избавил род человеческий от тления и смерти». В этом своем «Слове» преп. Симеон, в частности, говорит, что поскольку «Адам подпал клятве, а чрез него и все люди, от него происходящие, приговор же об этом Божий никак не мог быть уничтожен; то Христос бысть по нас клятва, чрез то, что повешен был на древе крестном, чтоб принести Себя в жертву Отцу Своему, как сказано, и уничтожить приговор Божий преизбыточествующим достоинством жертвы»[70].

Также св. Григорий Палама в своей 16 омилии, имеющей подзаголовок: «о Домостроительстве Воплощения Господа нашего Иисуса Христа, и о благодатных дарованиях, проистекших благодаря сему, для истинно верующих в Него; и о том, почему Бог, Который мог многочисленными способами освободить человека от тирании диавола, именно сие домостроительство употребил», подробнейшим образом рассуждает об этом домостроительстве нашего спасения, заключая свое поучение словами: Христос «подверг Себя смерти, которой не был должен, но которой Он продвергся ради нас, дабы нас, подвергнувшихся смерти в силу долга (епофиломенос) освободить (или "искупить" – литроситэ) от рабства диаволу и смерти; смерти же, имею в виду, и по духу и по телу, во времени и в вечности; потому что за нас – повинных по причине греха, – дав в искупление Свою – невинную по причине безгрешности – Кровь, Он искупил нас от вины, отпустив нам грехи и рукописание их на Кресте разорвав, искупил нас от тирании диавола. Ибо тот, прельстившись и как бы широко разинув пасть и поспешив пролить Оную Кровь Владычню, (Которая – наше Искупление), не только от этого ничего не приобрел, но, наоборот, оказался крепко связанным, выставленным на поругание Крестом Христовым; и таким образом мы были исторгнуты из его рабства и перемещены в Царство Сына Божиего, мы – которые были раньше сосудами гнева (Божиего), а ныне, благодаря Ему, стали сосудами милости (Божией), Который связал сильного, (сильного при сравнении с нами), диавола и расхитил его сосуды»[71].

Так поучают нас cвятые Отцы о Домостроительстве Воплощения Сына Божиего, послужившего нашему искуплению от греха, проклятия и смерти на Кресте Голгофском. Святым Отцам, и св. Григорию Богослову в их числе, совершенно чужда кураевская басня о нашем спасении, которое было якобы совершено Христом через восприятие в Свою Божескую Ипостась удобопреклонной ко греху человеческой природы и исправления этой природы в течение Своей земной жизни.

Искажая же первую часть православного учения о спасении, т.е., ложно рассуждая о сущности спасительного дела Христова, диакон Кураев искажает и вторую часть учения о спасении: учения о том, каким образом христиане усваивают себе то спасение, которое совершил за них и для них Христос.

Диакон Кураев совершенно отвергает православное учение, что Христос совершил спасение за нас. Он пишет: «Его победа не "вменяется" нам, как учит западная схоластика; ее плоды должны быть жизненно, личностно усвоены нами». И далее Кураев продолжает: «Если же мы готовы открыть свою волю для приятия дара Христова, Бог дает нам нашу же исцеленную, преображенную в Божественной благодати человеческую природу в тех таинствах, которыми человек присозидается к Церкви как к телу Христа. Эта новая природа вместе с божественной Благодатью начинает действовать в нас и освобождает уже личностное произволение от рабства "естеству падшего Адама". Человек выпрямляется и оказывается способен принять в себя токи бессмертия. Так Христос Своей Собственной неизменностью в добре исцеляет людей. Таинство нашего спасения состоит в том, что Бог вбирает в Себя человеческую природу (преображая ее, но не уничтожая, не растворяя в Себе), и затем дает нам ее преображенною так, что мы можем быть не только "новыми людьми", но и "причастниками Божеского естества" (2Петр. 1,4). По краткой формуле св. Афанасия Великого – "Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом"»[72].

Таким образом, Кураев отрицает, что искупительный подвиг Христа вменяется нам, верующим во Имя Его, называя это учением западной схоластики. Однако именно этому научает нас Слово Божие и Святые Отцы. Апостол Павел пишет к римским христианам: темже убо, якоже единаго прегрешением, во вся человеки вниде осуждение: такожде и единаго оправданием во вся человеки вниде оправдание жизни (Рим. 5,18). Тем самым Апостол, вопреки Кураеву, научает христиан, что Оправдание, которое стяжал Господь на Кресте Голгофском, вменяется нам, христианам, вне зависимости от наших заслуг и праведных дел, а только по вере в своего Спасителя; делает нас оправданными пред лицом правды Божией, оправданными как от первородного греха, так и от грехов личных. Чтобы убедить в этом своих слушателей, Апостол приводит пример праотца Адама, которого согрешение сделало всех его потомков осужденными пред лицом правды Божией, хотя никто их них не вкушал запретного плода. Таким образом, говорит Апостол, и оправдание Христово сделало всех нас, не совершивших дел праведности, оправданными пред Богом. И не только оправданными от всех грехов, т.е., первородного и всех личных, но оправдание Христово сообщило нам праведность и святость.

Вселенский учитель св. Иоанн Златоуст так поучает нас об этом: «как Адам для своих потомков, хотя они и не вкусили древесного плода, сделался виновником смерти, введенной в мир Адамовым ядением, так и Христос для верующих в Него, хотя и не совершивших праведных дел, сделался виновником праведности, которую даровал всем нам через крест»[73]. И еще: «потому он (Апостол) сперва сказал, что если грех одного умертвил всех, тем более может спасти благодать одного; после этого он раскрыл, что благодатию истреблен не один только первородный грех, но и все прочие грехи, даже не только истреблены грехи, но и дарована праведность, и Христос не только принес исправление в том, что повредил Адам, но и совершил гораздо большее и высшее»[74]. Также святитель Феофан Затворник, изъясняя слова Апостола Павла: Царство Божие есть правда и мир, радость о Дусе Святе (Рим. 14,17), пишет: «Правда – не оправдание только и отпущение грехов, но внутренняя праведность... святость»[75]. Почему Восточные Патриархи в полном согласии с апостольским и святооотеческим учением в «Православном Исповедании» поучают нас, что Таинство Крещения не только «уничтожает все грехи: в младенцах первородный, а в возрастных и первородный, и произвольный», но и «воссозидает человека и возвращает ему ту праведность, которую он имел в состоянии невинности и безгрешности, как свидетельствует Апостол: но омыстеся, но освятистеся, но оправдистеся именем Господа Иисуса Христа, и Духом Бога нашего (1Кор. 6,11)»[76]. Таким образом, не совершившие дел правды, мы оправдываемся праведностью Христовой, и не только оправдываемся от всех грехов, но и становимся праведными и святыми.

На Голгофском Кресте Господь принес Богу и Отцу Своему сверхдолжную плату за все прегрешения человечества. Искупительная жертва Христова простирается на весь род человеческий, а также на все времена. Однако спасаются не все. Св. Иоанн Златоуст, изъясняя слова Апостола: Христос единою принесеся, во еже вознести многих грехи (Евр. 9,28), пишет: «почему же сказал – многих, а не всех? Потому что не все уверовали, Он (Христос) со Своей стороны умер за всех, чтобы спасти всех: эта смерть вполне соответствовала погибели всех; но не всех истребила грехи, потому что сами не хотели»[77]. Также и блаж Феодорит, изъясняя слова Апостола: послушанием единаго праведни будут мнози (Рим. 5,19), говорит: «весьма кстати Апостол употребил здесь слово: многие. Ибо после пришествия Спасителя не все получают спасение, а только верующие в Него, и поступающие по Его Божественным законам»[78].

Туне облекаются в Христову праведность уверовавшие в Его и посредством Таинства Крещения ставшие чадами Церкви, членами Тела Христова. Не верующие в Богочеловека Иисуса Христа не спасаются. И хотя Господь на Кресте вкусил смерть и за грехи не верующих в Него, однако, омыть их от грехов может только купель Крещения, где верующие в Иисуса Христа не только очищаются от всех своих беззаконий, но и облекаются даром в Христову праведность. Правда, облечься в Христову праведность в Таинстве Крещения, не значит еще окончательно спастись. И Адам был в раю праведным и невинным, но, преступив заповедь Божию, потерял свою невинность. Так и христиане, согрешая после Крещения, теряют свою невинность и праведность. Почему Христос и установил в Церкви Таинство Покаяния, в котором после раскаяния в своих согрешениях, грешники разрешаются от грехов, вновь облекаясь в Христову праведность. Все дело нашего спасения совершает в нас и за нас благодать Христова, которую Он стяжал для нас на Кресте Голгофском. Наше же дело, т.е. дело нашей свободной воли – не противиться благодати Христовой, действующей в нас всегда и непрестанно, особенно же действующей в нас посредством Таинств церковных. И тогда благодать Христова очищает нас от грехов, освящает, возрождает к новой духовной жизни, жизни во Христе, помогает благое делати, богатитися в делех добрых (1Тим. 6,18). Таково вкратце изложение того, каким образом мы усваиваем себе дело спасения, которое совершил для нас и за нас Господь наш Иисус Христос.

Диакон же Кураев, вопреки Священному Писанию и святоотеческому учению, пустословит, что дело нашего спасения заключается в освобождении нашего личностного произволения «от рабства "естеству падшего Адама"», т.е., в том, что, по примеру кураевского «Христа», последователи «Его» тоже выпрямляют природу (каждый свою): из удобопреклонной ко греху они делают ее ко греху не удобопреколонной. В этом, по мнению Кураева, помогает им наряду с благодатью Божией, «выпрямленная» природа кураевского «Христа». Таким образом, в этой кураевской басне о спасении нет места не только первородному греху, православное учение о котором, как мы убедились выше, Кураев отметает, но и вообще самому понятию греха, также как и понятию проклятия. Грех, как и проклятие, оказываются для Кураева понятиями совершенно излишними. Главное для человека, по Кураеву, исправить свою природу. Греху и проклятию, которые по единодушному учению Апостолов и Святых Отцов довлеют над всем родом человеческим со времени грехопадения праотца, в кураевском учении о спасении места не находится. Впрочем, это не удивительно. Отрицая искупительный характер Голгофской Жертвы, отрицая то, что на Кресте Христос искупил нас от греха, проклятия и смерти (смерти как духовной, так и телесной), Кураев закономерно отказывается от самих этих понятий. Таким образом, в лжеучении о спасении диакона Кураева искаженными оказывается обе части православного учения о спасении.

Заключение

«Богословие вещь – опасная. Ошибка теолога может стоить вечной жизни сотням душ. Не имея церковного благословения и образования, лучше все же в эту область не вторгаться...». Эти слова принадлежат перу диакона Кураева. Правда, не вторгаться в область богословия он рекомендует вовсе не себе, а одной из редакций газет. Не знаю, что богословствующий диакон понимает под церковным благословением и образованием, имея которые можно вторгаться в область богословия. Но хорошо уже то, что он понимает, что «ошибка теолога может стоить вечной жизни сотням душ». Но если вечной жизни кому-то может стоить только усвоение чужих богословских ошибок, то какое наказание за гробом ожидает того, кто эти ошибки распространяет среди своих читателей? А у диакона Андрея Кураева список таких ошибок немалый.

1) Ересь, что Евангелия и Послания писались в полемике с гностиками, и с исчезновением гностицизма многое в Христианстве стало непонятным.

2) Ересь, что ничем не различаются образы происхождения Сына и Духа, а также образы бытия всех Лиц Святой Троицы, ибо, по мнению диакона Кураева, нет различий не только между «рождением Сына» и «исхождением Духа», но и между «рожденностью Сына» и «нерожденностью Отца».

3) Ересь, что потомки Адамовы не несут в себе вины за грех своего праотца.

4) Ересь, что человеческая природа после грехопадения имеет практически непреодолимую предрасположенность ко греху. [Хотя эту ересь проповедует Василий Лурье, однако, диакон Кураев разделяет это заблуждение, ибо приводит мнение Лурье, как подтверждающее его (Кураева) убеждения].

5) Ересь, что Христос воспринял человеческую природу удобопреклонную ко греху. [И более того, воспринял природу, имеющую практически непреодолимую предрасположенность ко греху – (Лурье)].

6) Ересь о неестественности (чуждости) страданий и смерти человеческой природе Спасителя.

7) Ересь, отрицающая искупительный характер Голгофской жертвы. (На Кресте, по мнению Кураева, произошла лишь казнь Христа).

8) Ересь о спасении через «исцеление» Христом Своей, якобы удобопреклонной ко греху природы, которая в дальнейшем «исцеляет» природу последователей Христовых.

9) Ересь о непринадлежности грешников к Церкви.
Богословских ошибок у диакона Кураева немало. Эти ошибки, по его собственным, и в данном случае, совершенно справедливым словам, могут действительно стоить вечной жизни сотням душ. И не только сотням, но даже тысячам. Ибо книги диакона Андрея Кураева весьма широко распространяются среди православных христиан. Так издательство «Светлояр» в конце кураевской книги «О нашем поражении» сообщает, что оно переиздает в первых двух кварталах 2000 года целый ряд книг богословствующего диакона. А, значит, еще не одна тысяча православных душ привьется к оккультизму, простодушно полагая, что тем самым они лучше уясняют для себя православное вероучение. Значит, еще не одна тысяча православных душ, наивно полагая, что исповедуют учение Святых Отцов, будут последователями ересиархов, еще в древности преданных анафеме Отцами Вселенских и Поместных Соборов.

г. Ельск, 2000 г.

blagogon.ru   

————————————————

[1] Памятные записки Викентия Лиринского. Казань, 1863, с.56-57.

[2] Диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции, т.1, М., 1997, с.3-4.

[3] Добротолюбие, т.1, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992, с.299.

[4] Памятные записки Викентия Лиринского, с.145-148.

[5] Диакон Андрей Кураев. Предисловие к книге: «Кирилл Александрийский и Несторий, ересиаох V века. «Путем зерна», М., 1997, с.11.

[6] Там же, с.13.

[7] Там же. с.12.

[8] Здесь и далее в изречениях св. Григория Паламы имена Святых Отцов выделены мной.

[9] Цит. по книге: Архиеп. Серафим (Соболев). «Новое учение о Софии Премудрости Божией», София, 1935, с.266.

[10] Там же, с.269.

[11] «Русский Вестник». 1998, №44-45.

[12] Сайт «Русского Вестника» (www.rv.ru).

[13] Догматические Послания православных иерархов XVII-XIX веков о православной вере. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1995, с.115-116.

[14] О нашем поражении, с.483.

[15] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.483.

[16] Преподобный Марк Подвижник. – Цит. по кн. «О нашем поражении», с.487.

[17] См. Сатанизм для интеллигенции, т.2, с.161.

[18] Там же, с.162.

[19] Св. Кирилл Иерусалимский. Творения, М., 1855, с.218-219.

[20] Св. Афанасий Великий. – Цит. по: Митр. Макарий (Булгаков). «Православно-догматическое богословие», т.2, СПб., 1857, с.117.

[21] Св. Григорий Богослов, там же, с.117,118.

[22] Св. Василий Великий. Творения, ч.1,М., 1845, с.360.

[23] Св. Иоанн Златоуст. Творения, т.9, СПб., 1903, с.596.

[24] Слова преподобного Симеона Нового Богослова, вып.1, М., 1892, с.25.

[25] Св. Григорий Палама. Творения, т.1, Монреаль, 1965, с.169.

[26] Диакон Андрей Кураев. Школьное богословие. М., 1997, с.253.

[27] Догматические послания православных иерархов XVII-XIX веков о православной вере, с.146.

[28] Диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции, т.2, с.174.175.

[29] Воскресная стихира на хвалитех, глас 8.

[30] Св. Афанасий Великий. – Цит. по: Митр. Макарий (Булгаков). «Православно-догматическое богословие», т.2, СПб., 1857, с.134.

[31] Диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции, т.2, с.170.

[32] Слова преподобного Симеона Нового Богослова, вып.1, М., 1892, с.23.

[33] Св. Григорий Палама. Творения, т.1, Монреаль, 1965, с.159.

[34] Преп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры, СПб., 1894, с.185.

[35] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.493-494.

[36] Там же, с.496.

[37] Преп. Ефрем Сирин. – Цит. по: Митр. Макарий (Булгаков). «Православно-догматическое богословие», т.2, с.60.

[38] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении,с.495.

[39] Преп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры, СПб., 1894, с.185,186.

[40] Митр. Макарий (Булгаков). Православно-догматическое богословие, т.2, СПб., 1857, с.106.

[41] Преп. Максим Исповедник. Творения, кн.2, М., 1994, с.129.

[42] Преп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры, с.180.

[43] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.495-496.

[44] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.490-491.

[45] Митр. Макарий (Булгаков). Православно-догматическое богословие, т.2, с.61.

[46] Преп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры, с.196.

[47] Там же, с.186.

[48] Диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции, т.2, с.172-173.

[49] Лукавый философ на ниве богословия. Сайт «Русского Вестника», www.rv.ru.

[50] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.496-497.

[51] В.Н. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991, с.278-279.

[52] Преп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры, с.185.

[53] Там же, с.180.

[54] Там же, с.180-181.

[55] Прот. Сергий Антиминсов. О богословии протоиерея Александра Меня. М., 1993, с.52-53.

[56] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.464-465.

[57] Догматические Послания православных иереархов XVII-XIX веков о Православной Вере, с.163-164.

[58] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.466.

[59] Все святоотеческие изречения приводятся по: Митр. Макарий (Булгаков). «Православно-догматическое богословие», т.2, с.152-153.

[60] Цит. по: Митр. Макарий (Булгаков). «Православно-догматическое богословие», т.2, с.156.

[61] Там же, с.152.

[62] Преп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры, с.19.

[63] Там же, с.22.

[64] Диакон Андрей Кураев. Христианская философия и пантеизм. М., 1997, с.38-39.

[65] Ю.П. Дудник. Профессорские побасенки. «Русь Православная», 1998, №11.

[66] Диакон Андрей Кураев. О нашем поражении, с.420.

[67] Св. Григорий Богослов. Творения, ч.4, М., 1844, с.198.

[68] Св. Григорий Богослов.Творения, т.1, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994, с.675-676.

[69] Диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции, т.2, с.162.

[70] Слова преподобного Симеона Нового Богослова, вып.1, М., 1892, с.25.

[71] Беседы (омилии) Святителя Григория Паламы, т.1. Издание Братства преп. Иова Почаевского, Монреаль, 1965, с.169.

[72] Диакон Андрей Кураев. Сатанизм для интеллигенции, т.2, с.171.

[73] Св. Иоанн Златоуст. Творения, т.9, СПб., 1903, с.594.

[74] Там же, с.595.

[75] Св. Феофан Затворник. Цит. по: «Святитель Серафим Соболев. Жизнеописание и сочинения», ST. HERMAN OF ALASKA BROTHERHOOD PRESS, 1992, с.49.

[76] Догматические Послания православных иерархов XVII-XIX веков о православной вере, с.68.

[77] Св. Иоанн Златоуст. – Цит. по: Митр. Макарий (Булгаков). «Православно-догматическое богословие», т.2, с.121.

[78] Блаж. Феодорит. Там же, с.121.

Read 2001 times Last modified on Friday, 23 January 2015 18:29
Tweet

Leave a comment

Make sure you enter the (*) required information where indicated. HTML code is not allowed.