Из объяснительной записки (1966) протоиерея Всеволода Шпиллера архиепископу Никодиму (Ротову)

… Трудным в разговоре с владыкой Антонием был пункт о церковности нашего «молодого епископата». Кого имели мы в виду, пользуясь этим не очень определённым и точным понятием? В нашей Церкви, быть может, больше, чем в других Церквах, людей молодых, и не молодых, пришедших в Церковь вследствие пережитого ими своего рода «кризиса обращения».

У них в детстве не было ни какой-нибудь питавшей их сознание религиозной среды, ни религиозного воспитания. Они росли, напротив, в среде активно нерелигиозной и иногда антирелигиозной, даже воевавшей по-разному с косностью, как им казалось, традиционно православных «отсталых» масс верующих. И вот из такого нерелигиозного мира эти люди вдруг увидели Церковь с её правдой и красотой. Увидев, обратились к Ней и в Неё вошли. Сейчас некоторые из них не просто вошли и живут в Церкви, но и облечены в Ней уже полномочиями высшей церковной власти, они – епископы.

Среди епископов сравнительно недавнего рукоположения в епископский сан есть, конечно, молодые и не очень молодые люди, получившие воспитание в религиозной среде, в семьях, всегда остававшихся православными. Но между одними и другими много общего в типе их религиозного сознания и, особенно, в некоторой специфичности – об этом-то я и буду говорить сейчас подробно – подхода их к Церкви. Много общего, поскольку они воспитывались в одних общественных условиях.

Само собой разумеется, что архиепископу Антонию нет нужны доказывать беспочвенность не только ещё продолжающихся, но, может быть, сейчас даже раздуваемых антисоветской политической пропагандой разговоров о том, что теперешние епископы РПЦ – почти сплошь переодетые «агенты госбезопасности», «засланные в Церковь своего рода диверсанты», имеющие задание разложить Церковь изнутри и т.п. Но перед ними, как и перед другими нашими заграничными епископами – например, перед архиепископом Василием (Кривошеиным) – продолжают стоять вопросы об особенном характере их церковности. В чём её специфические черты, её особенности? Об этом постоянно спрашивают нас почти все приезжающие из-за границы инославные и православные церковные деятели. Об этом многие и у нас – среди них я назову и себя самого – спрашивают себя.

И что такая специфичность в чём-то своеобразной и новой церковности этой категории людей у нас в Церкви существует – это несомненно. Что её, если и не осознали как следует, то чувствуют люди, скажем, «традиционного» религиозного воспитания и особенно выросшие в так называемом «христианском» обществе, с установившимся в нём общепринятым к Церкви отношением, во всяком случае внешнего почтения – это тоже несомненно. Но бесспорно и то, что понять, в чём состоит эта специфичность в их своеобразном подходе к Церкви – очень нелегко. Понять её – значит понять или попробовать понять происходящий во много очень нового церковного правосознания.

… Если говорить о разном в религиозном сознании пришедших в Церковь таким образом принадлежавших Ей, так сказать, традиционно, то оно содержится на периферии, и даже довольно отдалённой. Тем не менее, не следует недооценивать его значения в церковной жизни. Это разное проявляется наиболее отчётливо в разном отношении одних и других к месту Церкви в обществе. В разном подходе к вопросу о правовом положении Церкви в обществе, а, говоря языком церковного права, можно и уточнить различия: они сосредотачиваются на вопросе о правообразующей воле в Церкви. Имеет Она её или нет? Я рассказал архиепископу Антонию, как ещё в 1948 г. во время съезда в Москве глав и представителей Автокефальных Православных Церквей мне пришлось в качестве члена болгарской церковной делегации участвовать во многих встречах православных иерархов и богословов, и как однажды известный православный канонист проф. С.И. Троицкий делился с нами впечатлениями об учащихся здешних, тогда только что [открытых] духовных школ. Наездами из Белграда в Москву он время от времени читал небольшие и довольно простенькие циклы своих лекций по церковному праву. Затем попробовал для себя выяснить, насколько слушатели понимают его. По словам проф. Троицкого оказалось, что слушатели его совсем не понимали. По его мнению, происходило это не от неинтеллигентности их, напротив, они были вполне интеллигентными молодыми людьми, а от того, что будучи воспитанными в условиях ещё не существовавшей никогда системы правоотношений, они прибрели совершенно новые «категории правового мышления», настолько своеобразные, что даже, как прежде казалось, само собой разумеющиеся правовые и церковно-правовые понятия в них не укладывались.

Он не мог сделать понятными своим слушателям, рассказывал проф. Троицкий, принципиальные различия между государственным и церковным правопорядками, возможности или невозможности одновременного существования их в одном государстве рядом или на одном уровне. Поэтому невозможно было рассуждать и о том или другом правовом их соотношении. Церковь как правопорядок в собственном смысле этого слова, казалась его здешним слушателям, по-видимому, немыслимой. Правопорядок в собственном смысле слова для них существовал один – государственный. Профессор в конце концов вынужден был отказаться от этой весьма важной темы в его чтениях.

Архиепископу Антонию я рассказал, что впоследствии мне пришлось самому убедиться в том, насколько прав был Троицкий. Я не раз наблюдал тоже самое и стоял перед такими же трудностями. Общеизвестна относительность на первый взгляд самых простых понятий, с которыми постоянно имеет дело не занимающийся церковным правом профессор, а каждый верующий в своём каждодневном обиходе. Например, очень относительно и, так сказать, растяжимо даже такое понятие, как «церковь», что собственно значит в переводе на наш язык, «общество», «собрание», наконец, «союз»… Но всё же, какой бы в нас, православных, сильно ни была бы реакция отталкивания от одного только упоминания о праве и вопросах веры, обычно в понятие «церковь» - «общество» - «собрание» - «союз», повсюду непременно вкладывалось также и некое правовое или юридическое содержание. Как ему-то и как-то учреждённое общество, т.е. как учреждение или институт, оно всегда было организованным обществом, то есть правово-организованным собранием или союзом. Но, оказывается, что понятие «церковь» - «собрание» может быть понято и понимается в чрезвычайно узком смысле только «молитвенного собрания», исключающим юридическое содержание полностью…

Признание Церкви как правово-организованного общества или как учреждения особой юридической природы включает в себя взгляд, по которому право существует не непременно в связи с государством. Это так называемый плюралистический взгляд на право. Конечно, хорошо известно, что в чистом виде оно нигде не существовали рядом на одном уровне. Жизнь требовала доминирующего положения для государственного правопорядка. Поэтому в обосновании правовой самостоятельности и независимости Церкви в разны х обществах всегда лежал смягчённоплюралистический взгляд на право. Но для сегодняшнего нашего верующего, прошедшего через кризис «обращения», и вообще для выросшего и воспитанного в условиях совершенно новых правовых отношений, ни смягчённоплюралистический, ни несмягчённоплюралистический взгляды на право вообще не существуют. Правообразующая воля в государстве, регулирующая все возможные правовые отношения граждан, может быть только одна, и ни о какой правообразующей воле в Церкви, хотя бы и только для Неё и при том в каком бы то ни было даже условном смысле, говорить нельзя. Такую установку сознания – если угодно правового мышления – должен понять всякий, желающий объяснить себе то новое, что сейчас несомненно входит в прежнее наше церковное правосознание, изменяет его и вместе с другими взглядами, течениями, идеями и действующими в этой сфере иными факторами формирует сегодняшнее каноническое сознание нашей Церкви, сохраняющее при этом безусловную верность общецерковному православному каноническому преданию.

Из признания за Церковью положения правового союза рядом с правовым союзом, каким является государство, в котором Церковь существует, естественно вытекает необходимость выяснения правового соотношения их. И именно таким образом устанавливаются пределы свободы и независимости Церкви, на которые Она могла бы претендовать. Выяснение этого соотношения, каким оно могло бы или должно бы быть, всегда было и остаётся и в наши дни труднейшей и правовой, и церковно-правовой проблемой. Но она не только отвлечённо-теоретическая проблема формального установления одного или другого вида правоспособности Церкви. Она – очень жизненная проблема, так как с её постановкой и решениями связано установление конкретного содержания всех предоставляемых Церкви в обществе, на которое государство соглашается или не соглашается.

Но если для обладающего новым правовым мышлением верующего – мирянина, священника или епископа – рядом с одним правопорядком в собственном смысле слова, а именно с государственным правопорядком, никакой другой правопорядок в собственном смысле слова немыслим, то о каком же соотношении между ними можно тут думать? В нашей сегодняшней действительности всё чаще встречается именно такой подход к сложной проблеме юридической природы церковного правопорядка и соотношения его с государственным правопорядком. Этот подход, получающий, а я бы сказал точнее – получивший уже гораздо большее распространение, чем может казаться, снимает проблему, снимает этот вопрос со всеми его трудностями. Поскольку для такого подхода этого вопроса просто нет… это нужно знать и это нужно хорошо понять стремящимся добросовестно разобраться в происходящем у нас в Церкви сейчас и желающим представить себе хотя бы некоторые перспективы возможного развития нашей церковной жизни в будущем…

Признание превалирующего положения общественного правопорядка в его соотношения с церковным, требуемый жизнью суперординация или субординация одного в отношении к другому, отнюдь не обязывает ни епископа, ни священника стоять навытяжку перед представителем светской власти , какое бы положение ни занимал он в государственной администрации. Даже и когда оба они заняты делом, относящимся к сфере так называемых «смешанных дел», где бывает трудно установить, где кончается компетенция государства и начинается компетенция Церкви, или наоборот, представитель светской власти совсем не должен – и большею частью и не хочет – из уст епископа слышать одно только угодливое «слушаюсь». Тем более это так, когда дело относится к сфере «внутренних дел», несмотря на то, что понятие «внутренние дела Церкви» тоже относительно, и в разное время Церковью и обществом, в котором Она существовала и существует, круг внутренних дел определялся весьма разно. Но, слушая тот разговор двух епископов, я окончательно убедился в том, что для некоторых из наших «молодых епископов»… всё это совершенно непонятно…

Прот. Всеволод Шпиллер. Страницы жизни в сохранившихся письмах. Красноярск, 2002. С. 243-251.
Цит. по: Б.Филиппов. Очерки по истории России. ХХ век. Москва, изд-во ПСТГУ, 2012. с.102-108.